Только раз нарушила молчание. Когда сержант озабоченно произнес, подвигаясь вслепую в темноте:
— Как бы на мину не наступить.
— Какая тут может быть мина? А? — всполошилась «моя».
— Не клацай от страха зубами, — рассмеялся сержант. — То я в шутку. Под миной я понимаю говно. Понятно? Человечье или коровье. Не имеет значения. Но вот если раздавим ногами, до задушевной ли беседы будет? Только если в противогазе…
«Моя» заржала. А Тоня, не без гордости за своего напарника, оценила юмор Вани Котова:
— Вот дает! Скажет так скажет. Хоть стой, хоть падай.
— Падай, — снисходительно сказал сержант. — Тут, кажись, соломка есть. Ну, сели?
Солома оказалась сухой, и сидеть на ней было мягко и удобно. Сели мы рядышком, еле различая друг друга в темноте. По ветхой крыше барабанил дождик, и холодные капли изредка зябко падали на наши головы, заставляя вздрагивать и вызывая нервные хохотки.
— Что, сержант, зазвал в сарай в молчанку играть? — отозвалась Тоня.
— Нет, девчата. Я вот сижу и думаю, отгадаете вы загадку? Или волос длинный, ум короткий?
— Ты наш волос не меряй, а валяй, говори свою загадку.
— Значит, так. В чем заключается вековая и неосуществимая мечта человечества? А?
Девчата настороженно притихли, а я никак не мог сообразить, куда гнет сержант. Наконец, Тоня неуверенно спросила:
— Коммунизм, что ли?
— Ишь ты, куда забираешь! — хмыкнул сержант. — Бери пониже. Разгадка простая.
— Какая?
— Не знаешь?
— Знала бы, не спрашивала.
— Ладно. Слушай разгадку. Ее только мужчины понимают. Но, может, и до тебя дойдет. Запомни. Вековая и неосуществимая мечта человечества — одной рукой ухватить бабу одновременно за грудь и… за это самое… причинное место.
— Иди ты! — фыркнула Тоня.
— И только в единственном разе эта мечта осуществима, — невозмутимо продолжал сержант.
— Когда? — не выдержала «моя».
— На козе. Только у козы эти оба хозяйства рядышком. Вымя и это самое… Одной рукой запросто можно сгрести и то и другое. И больше ни в каком другом случае.
— Балаболка, — прыснула Тоня и, смеясь, запрокинулась на солому. Сержант, не медля, прильнул к ней.
— А мы что, лысые? — сказала «моя» и последовала их примеру: растянулась на соломе и меня потянула за рукав. Я послушно опустился на локоть. Она придвинула в темноте свое лицо к моему и задышала глубоко и часто.
Совсем близко от нас, на расстоянии вытянутой руки, возились на соломе сержант с Тоней. Это отвлекало меня от «моей», я не проявлял ожидаемой активности, приводя ее в недоумение, что выражалось в еще более глубоком сопении. Я же, напрягши слух, следил за соседней парой, одолеваемый больше стыдливым любопытством, чем вожделением.
А там события развивались далеко не так, как предполагал сержант. Тоня оказалась крепким орешком. Со своим кодексом морали, одной из заповедей которого была абсолютная неприступность при первой встрече. При втором, третьем свидании она, возможно, бы и уступила. Но лечь в первый же вечер с незнакомым мужчиной? Даже при остром мужском дефиците, вызванном войной. Ни за что.
Тоня никак не уступала сержанту. Не поддавалась ни уговорам, ни физическому нажиму.
Сержант допустил явный промах еще на танцах, остановив свой выбор на хорошенькой и молоденькой Тоне. Ему бы взять «мою», его сверстницу, изголодавшуюся по мужчине и явно не избалованную домогательствами сильного пола. И тогда бы все пошло без сучка и задоринки.
А я бы, возможно, склонил Тоню своей неопытностью и неагрессивностью. Не обязательно в первую встречу. Я понравился ей. Это я видел по взглядам, которые она стыдливо бросала на меня, когда мы сталкивались, танцуя в пакгаузе.
Обо всем этом я думал под недовольное сопение «моей» у самого моего уха. Я совсем забыл о ней. Мне мучительно хотелось, чтоб сержант потерпел поражение. Это было не по-товарищески. Но я ничего с собой не мог поделать. В Тоне для меня в тот момент сосредоточились вся женская добродетель и чистота, которые воспевались русской классической литературой. И мне казалось очень важным для меня самого, чтоб она вышла победителем из этого испытания.
Но я недооценил коварства Вани Котова. Не взяв Тоню ни приступом, ни измором, он пошел на обходной маневр. И такой точный психологически, что я был потрясен жестокой проницательностью сержанта. Он тронул самую слабую и больную струну в душе русской женщины. Ее сострадательность и готовность к самопожертвованию.
Оставив на какой-то момент Тоню в покое и выдержав напряженную молчаливую паузу, достаточную для того, чтоб она успокоилась и обмякла, сержант заговорил усталым и печальным голосом:
— Ладно, Тоня, будь по-твоему. Только мне от этого теперь покою не будет… ни днем, ни ночью… Пока не попаду на фронт.
— Почему… не будет? — поддалась на отравленную приманку Тоня.
— А, чего тебе говорить? — с горечью отмахнулся сержант. — Все равно не поймешь.
В его голосе было столько искренней тоски, что я напрягся до предела, снедаемый недобрым предчувствием.
Он снова выдержал паузу, накаляя любопытство Тони и вызывая у нее смутное чувство вины.
— А ты скажи, Вань… — без прежней бойкости попросила она.
— Понимаешь, я загадал, — заговорил сержант так, словно сдерживал, подавлял волнение. — Как встретил тебя на танцах… Так и загадал.
Снова пауза.
— Что загадал? — не выдержала Тоня.
— Ты веришь в судьбу? — вдруг спросил он.
— Ага.
— И в предсказания?
— И в предсказания.
— Вот и я верю. И потому загадал на тебя. Поставил свою жизнь на карту.
— Как?
— Ладно. Замнем. Чего говорить… когда все и так ясно.
— Нет, ты скажи, — все глубже залезала в расставленную сеть простодушная Тоня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140