Женщины. Ну как вам это нравится? И она заявилась в синагогу!
— Разве здесь ей место? Посмотрите кругом! Одни уважаемые женщины Молдаванки собрались, выбрав свободную от семейных забот минутку.
— Она стала набожной? Ой, держите меня, я умираю!
— Разве вы ничего не понимаете? Беня Крик посетил синагогу, вот и она тут как тут.
— Она что, думает, Король возьмет ее в жены? Не смешите меня, это уже не для моих нервов!
— Разве на Молдаванке перевелись честные девушки, достойные Бени Крика?
Беня Крик и отец Соньки Золотой Ручки, похожий на ставшего на задние лапы бурого медведя, одноглазый Фроим Грач, крутой налетчик, уважаемый не только на Молдаванке, сидят внизу на одной из лучших скамей синагоги, отведенной исключительно для людей достойных уважения, в соседстве с не менее достойными людьми — биндюжниками из гавани.
Соня сверху заинтересованно наблюдает за ними, как бы силится угадать: о чем так шепчутся отец с Беней. Но впереди нее уселась дородная молдаванская дама и полностью перекрыла Соне обзор. Она поднялась, решив пересесть на другое место, и, чтоб удобней перешагнуть через скамью, приподняла подол своего длинного платья, открыв пытливым взорам всей женской половины синагоги черный кружевной чулок, перехваченный повыше колена розовой, в складках, резинкой. Маленький дамский револьвер сверкнул сталью, прижатый резинкой к бедру. Этого оказалось достаточно, чтоб заставить шептавшихся женщин прикусить языки и уткнуться носами в раскрытые молитвенники.
13. Экстерьер.
У входа в синагогу.
(День)
Люди, опоздавшие к началу службы, спешат пробраться в синагогу. Но при этом не забывают исполнить ритуал, принятый у набожных евреев: когда посещают дом, они касаются двумя пальцами своих губ и затем благоговейно прикладывают их к мезузе, прикрепленной на косяке двери — маленькой коробочке, в которой покоятся изречения из священного Писания. А затем, как бы продолжая ритуал, но что совсем необычно для евреев, особенно у входа в синагогу, каждый достает револьвер из своего кармана и бросает к ногам старого еврея, дремлющего на корточках у входа. У ног сторожа уже выросла заметная кучка огнестрельного оружия разного калибра. Избавившись от него, обитатели Молдаванки возвращают своим лицам молитвенную кротость и благочестие и степенно переступают порог синагоги, из недр которой их приветствует сладкое и в то же время горестное пение кантора.
14. Интерьер.
В синагоге.
(День)
Нервный молодой кантор, в белой с черными полосками молитвенной накидке и в высоких сапогах, как у биндюжника, стоит у священного Ковчега. Его прихожане — обитатели Молдаванки — беспокойного и небезопасного пригорода Одессы, в полный голос беседуют с Богом. Здесь, в синагоге, где на них нисходит Божья благодать, где все их заботы испаряются, как будто их и не было, они придаются молитве с чистым сердцем, как дети, и их громоподобные голоса, как рев стада разгневанных быков, вторят псалму, сладко выводимому кантором.
Кантор. Леху нераниена леадонай нария лецур ишейюну.
И все прихожане подхватывают, как рота солдат на марше.
Голос кантора взвивается еще выше, еще слаще.
Кантор. Абраим шана аку бе-дор ва-омар…
Голос кантора споткнулся и оборвался. Шамес, синагогальный служка, величественно расхаживавший между рядами и строго обозревавший молящихся, кинулся к кантору.
Кантор (шамесу). Смотрите сюда! Здесь крысы!
Большая крыса пересекла пол у Ковчега и исчезла в дыре.
Шамес укоризненно глянул на кантора и, чтоб не срывать молитву, подхватил ее вместо остолбеневшего кантора, чередуя священные слова псалма с гневными замечаниями кантору на современном еврейском языке.
Шамес. Широо ле-адонай шир хадаш… Как вам не стыдно, кантор?!.. Лифнэй адонай ки ба Лишпот Га-арец…
Он склонился к молящемуся на скамье еврею и спросил его, не меняя ритма выпеваемого псалма.
Шамес. Как стоит сегодня сено?
Еврей поет ему в ответ.
Еврей. Потихоньку растет.
Шамес. Сколько?
Еврей. Пятьдесят две копейки.
Шамес. Мы еще доживем увидеть, как цена вырастет до шестидесяти… Лифнэй адонай ки ба Лишпот Га-арец!
Кантор оборвал это перешептывание.
Кантор. Слушайте, шамес! Я повторяю: здесь крысы!
Шамес (в гневе). Заткнись ты, скотина!
И продолжил пение псалма.
Но кантор не унимался.
Кантор. Если я увижу еще одну крысу, я сделаю в синагоге несчастье.
Шамес отмахнулся от него и склонился к другому еврею, упоенно раскачивавшемуся в молитве.
Шамес. Лифнэй адонай ки ба… Почем сегодня овес?
Еврей, не теряя ритма и не открывая глаз от молитвенника.
Еврей. Один рубль четыре… один рубль четыре…
Шамес. С ума сойти!
Еврей. Будет один и десять, один и десять.
Шамес. С ума сойти!.. Лифнэй адонай ки ба…
На верхней галерее женщины молятся с большим проникновением, держа молитвенники по причине дальнозоркости на дистанции вытянутой руки.
Соня не спускает глаз с Бени, механически нашептывая молитву по памяти. А Беня с ее папашей, не обращая внимания на рокочущие звуки молитвы вокруг них, ведут беседу между собой, для виду вперив очи в раскрытые молитвенники на коленях.
Фроим. Слушай, Венчик, есть деловое предложение.
Беня. Я даже не хочу слышать об этом.
Фроим. Ты живешь неправильно, Венчик. Берешь за один раз большие деньги и спускаешь все за один раз. А где навар? Что остается? Ты не имеешь уважения к нашей профессии.
Беня. Скажи мне, Фроим, что ты сделаешь, если тебе достанется миллион?
Фроим. Миллион?
Фроим смотрит на Беню своим единственным глазом, почесывает рыжую бороду, но ответа не находит.
Беня. Ты съешь четыре куска сала на обед вместо двух и схватишь заворот кишок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24