Потом мы переворачиваем рисунки, чтобы отвлечься от них, и минут десять болтаем о разных разностях. Потом мы снова смотрим на рисунки и пытаемся вспомнить те слова, которые мы изобразили.Всегда получается смешно. Наташка изобразила любовь в виде губ, протянутых друг к другу, а написала «поцелуй». У Нины Ивановны изображены двери метро, и она никак не может вспомнить, что же это обозначает.— Мама, тут должен быть «ужас», — говорит Наташка.— Ах, правильно! — восклицает Нина Ивановна. Я вчера опаздывала на работу, бежала, а у меня перед носом закрылась дверь, и я подумала: какой ужас!Слово же «любовь» Нина Ивановна изобразила в виде маленького домика, у которого из трубы идет дым.— Почему дом — это любовь? — спрашивает Наташка.— Я не знаю, — растерянно говорит Нина Ивановна и смотрит на Женю. И Женя смотрит на Нину Ивановну.— Фу, какая чепуха, говорит Наташка. Вот у Тоньки все правильно, сердце пробито стрелой… А почему дом?Мы укладываемся спать. Ночью я просыпаюсь от какого-то странного звука. Как будто кто-то мычит или захлебывается. Я поднимаю голову и слышу торопливые всхлипы и голос Жени:— Чтоб он провалился, этот несправедливый мир! Ведь моя жена, ну, что ей не хватает, разве птичьего молока, а ведь сука, сука последняя и дрянь!.. Она же не знает слова «работа», а ты… Ты бедствуешь, ты такая хорошая, честная и всё терпишь и терпишь!Я закрываю глаза, и мне становится нехорошо. Страшновато как-то, когда мужчины вот так плачут. Нина Ивановна успокаивала его, а он всё говорил:— Надо решать. Надо решать это. Ведь всё сейчас возможно. Наташка меня любит, и я ее… Ведь мы с тобой еще молодые, мы можем создать свой дом!— Да, да, — отвечает Нина Ивановна. — Я тебя долго ждала. Я почему-то верила, что ты приедешь.— Я поеду и решу это за месяц. Если она не даст развод…— Ты не исчезай, — говорит Нина Ивановна. — Ты только совсем не исчезай…А я засыпаю. Утром опять все смеются, и Нина Ивановна смеется, вынимая солому из волос, и Тонька смеется, и Женя тоже.— Вы ничего не слышали, а ночью была гроза, — говорит Женя.— Я никогда ничего не слышу, — кричит Наташка, словно все кругом глухие. — Однажды мы с Тонькой заснули, и маме пришлось выставлять окна. А мы тогда не проснулись.Мы снова ходим по лесу, обламываем рябиновые ветки с тяжелыми яркими гроздьями, находим два гнилых гриба, смотрим на голубое бледноватое небо с негорячим солнцем посередине и уезжаем домой. IV — Мама, расскажи смешную сказку, — просит Наташка.Когда Нине Ивановне хорошо, она любит рассказывать сказку, одну-единственную, которую она знает. Женя уехал в Москву отметить командировку. Дома всё спокойно и устало. И беспорядочно. Словно только что прошла над головой буря.— Расскажи, мама, — говорит Наташка.— Ну, слушай: «Где ты был, Бремби-Беремби?» — «Не знаю», — отвечает Бремби-Беремби. «А куда ты идешь, Бремби-Беремби?» — «На кладбище», — отвечает Бремби-Беремби. «Но ведь ты еще живой, Бремби-Беремби». А он совсем забыл, что он живой…— Ой, умора! Он забыл, что он живой, разве так бывает? — хохочет Наташка, а потом замолкает и слушает.Кто-то топает на веранде, потом дверь распахивается, и в комнату без стука входят два летчика. Петр Сергеевич, маленький, лысоватый и веселый, а с ним дружок. Они ставят на стол коньяк, кладут на пол сетку с арбузами, и Петр Сергеевич говорит:— Насилу вырвался. У нас рейсы в Москву совсем прекратились.В доме начинается суматоха. Петр Сергеевич снимает китель и располагается по-домашнему. Потом он берет ведро и идет за водой. Нина Ивановна готовит на веранде закуску и говорит:— Ну вот, то ни одного, а то все. Тонька, ты спроси их потихоньку, завтра не собираются уезжать?— Завтра Женя приедет.Нина Ивановна отворачивается, нарезая лук, и говорит вздыхая:— Бедный Женечка, ему так не везет. Придется их знакомить. А мне так его огорчать не хотелось. Ему всегда, ну всегда не везло.Но Петр Сергеевич утром уезжает. Он бреется и покрикивает на Наташку, которая криво держит зеркало. Нина Ивановна провожает их до станции, вялая от усталости и немного пьяная. Потом приезжает и собирается в дорогу Женя, и Нина Ивановна снова провожает.Женя целует Наташку, мне и Тоне подает руку, а с Ниной Ивановной прощаются целый час. И опять о чем-то договариваются, хотя всё у них понятно.А потом бутылки складываются на веранде, их сдадут, когда в доме не будет денег; окурки, кости, корки выносятся на помойку, и наступает тишина. И власть в свои руки берут уличные коты, но шум, который они производят своим появлением, почему-то приятен.Нина Ивановна стоит на крыльце и зовет:— Васька, Васька… Кыс-кыс-кыс!У них давно никого нет, но скоро кто-нибудь нагрянет. И уедет опять, это ясно и до того, как он приехал. Только Женька не звонит, а прошло полгода.— Кыса, кыса! — зовет Нина Ивановна и говорит: — Ах, жалко, такие кости пропадают, а Васька сбежал…Она идет в дом и захлопывает дверь. Но не запирает ее. Здесь, как и прежде, дверей никогда не запирают.

1 2 3