– А ну-ка дружок, покажи твой воинский билет.
Бен достал билет из нагрудного кармана. Фараон внимательно прочел его.
– Как будто бы в порядке, – сказал он с сожалением.
В конце недели Бена уволили без объяснения причин. Он пришел домой в паническом настроении. Когда вернулась Элен, он сказал ей, что едет в Мексику. «Они могут подвести меня под закон о борьбе со шпионажем – я ведь сказал тому типу, что борюсь с капиталистическим строем».
Элен пыталась успокоить его, но он сказал, что ни за что не останется ночевать в этой комнате, и они запаковали вещи и уехали в поезде в Нью-Йорк. У них было с собой около ста долларов. Они сняли комнату на Восьмой Восточной улице, назвавшись мистером и миссис Голд. На следующее утро они прочли в «Таймс», что в Петрограде максималисты захватили власть под лозунгом «Вся власть Советам». Они сидели в маленькой кондитерской на Второй авеню и пили утренний кофе. Бен, побежавший в киоск за газетой, вернулся обратно с новостями. Элен расплакалась:
– Ах дорогой мой, это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Это – мировая революция… Теперь рабочие увидят, что временное благополучие – сплошной обман, что война была направлена, в сущности, против них. Теперь начнутся мятежи во всех других армиях.
Бен взял под столом ее руку и крепко стиснул ее.
– Теперь надо браться за работу, дорогая… Прежде чем бежать в Мексику, я сяду здесь в тюрьму. Я мог совершить какой-нибудь подлый, трусливый поступок, если бы не ты, Элен… Нехорошо быть одиноким.
Они проглотили кофе и пошли к Ферберу на Семнадцатую улицу. Эл Фербер был доктор, невысокий, коренастый мужчина с толстым брюхом, он как раз направлялся из дому в свой врачебный кабинет. Он вернулся с ними в прихожую и крикнул наверх жене:
– Молли, иди сюда!.. Керенский бежал из Петрограда… Он удрал, переодетый женщиной.
Потом он сказал Бену по-еврейски, что если товарищи намерены устроить митинг и послать приветствие правительству солдат и крестьян, то он готов пожертвовать на расходы сто долларов, но что имя его не должно фигурировать в списке, иначе он потеряет практику. Молли Фербер спустилась вниз в стеганом халате и сказала, что она что-нибудь продаст и тоже пожертвует сотню. Весь день они ходили по городу, разыскивая товарищей, адреса которых были им известны; звонить по телефону они не решались, так как боялись, что их подслушают.
Митинг состоялся неделей позже в «Эмпайр-казино» в Бронксе. Два федеральных агента с лицами как бифштексы и стенографистка, записывавшая все, что говорилось, сидели в первом ряду. Полиция заперла двери, как только в зале набралось несколько сот человек. Ораторы, стоя на трибуне, слышали, как фараоны на мотоциклах рассеивают скопившуюся за дверями толпу. Солдаты и матросы в форме поодиночке и по двое пробирались на хоры и в упор смотрели на ораторов, стараясь вывести их из равновесия.
Когда седоволосый старик, председатель собрания, подошел к краю сцены и сказал: «Товарищи, господа представители министерства юстиции, а также и вы, наши юные доброжелатели на хорах, мы собрались для того, чтобы послать приветствие от угнетенных рабочих Америки победоносным рабочим России», все встали и закричали «ура!». Толпа, скопившаяся за дверями, тоже закричала «ура!». Откуда-то послышалось пение «Интернационала». Залились полицейские свистки и загромыхал тюремный автомобиль. Бен увидел в зале Фаню Стайн, она была бледна и не сводила с него лихорадочно горящих глаз. Когда подошла его очередь говорить, он начал с того, что ввиду любезного присутствия в зале «сочувствующих» из Вашингтона он лишен возможности сказать то, что ему хотелось сказать, но что всякий и каждый, находящийся в зале, если только он не предатель своего класса, отлично знает, что он хочет сказать…
– Капиталистические правительства сами роют себе могилу, посылая народы на бойню, на безумную, бессмысленную войну, которая выгодна только кучке банкиров и военных промышленников и больше никому… Американский рабочий класс и рабочий класс всего мира усвоят этот урок. Предприниматели учат нас обращаться с оружием, придет день, когда мы его пустим в ход.
– Довольно! За дело, ребята! – крикнул кто-то с хоров.
Солдаты и матросы начали разгонять публику. Полицейские, стоявшие у входа, окружили ораторов. Бен и еще несколько человек были арестованы. У всех мужчин призывного возраста, прежде чем выпустить их из зала, проверяли воинские документы. Бена вывели и втолкнули в закрытый автомобиль с опущенными шторами прежде, чем он успел поговорить с Элен. Кто-то защелкнул на его кистях наручники – он даже не заметил кто именно.
Три дня его держали в пустующем помещении в здании Федерального суда на Парк-Роу, не давая ему ни пить, ни есть. Каждые два-три часа в комнату вваливалась новая компания сыщиков и допрашивала его. У него стучало в висках, теряя сознание от жажды, он сидел в кольце длинных желтых лиц, краснощеких лиц, рябых лиц, лиц алкоголиков и кокаинистов, чувствовал на себе сверлящие взгляды; иногда сыщики шутили и льстили ему, иногда орали и угрожали, однажды они явились с резиновыми дубинками, чтобы избить его. Он вскочил и поглядел им прямо в глаза. Они почему-то не тронули его и даже принесли ему воды и несколько черствых бутербродов с ветчиной. После этого ему удалось ненадолго заснуть.
Полицейский агент спихнул его со скамейки, на которой он спал, и повел в хорошо обставленный кабинет, где его почти любезно допросил какой-то немолодой господин, сидевший за столом красного дерева, на краю которого стояла вазочка с розами. Его затошнило от запаха роз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145