Дочка смутно слышала его голос, словно он говорил с ней по испорченному телефону. Да и самый день – крошечные пагоды цветов на каштановых деревьях, толпы, разодетые дети, флаги на фоне синего неба, улицы, за деревьями красивые дома с лепными фасадами и чугунными балконами и вымытыми окнами, сияющими в лучах майского солнца… Париж казался маленьким и ярким и очень далеким, точно ландшафт, наблюдаемый сквозь удаляющие стекла бинокля. Когда им подали обед в просторном сверкающем ресторанном саду, опять она испытала то же самое: не почувствовала вкуса того, что ела.
Он заставил ее выпить очень много вина, и через некоторое время она услышала свой голос – она заговорила с ним. Она никогда еще так не говорила с мужчиной. Он казался таким понятливым и милым. Она рассказывала ему про папу, и как ей тяжело было расстаться с Джо Уошберном, и как на пароходе по пути в Европу ей вдруг показалось, что жизнь начинается заново…
– Понимаете, со мной случилось что-то странное… Я всегда со всеми отлично ладила, а теперь ничего не выходит. В римском отделении ПБВ я не поладила с этими старыми дурами, подружилась с одним молодым итальянцем, он учил меня ездить верхом, и с ним тоже не поладила. А капитана Севеджа помните – того, что пустил нас в Италии в свое купе, мы еще ездили с ним в Тиволи… – У нее зашумело в ушах, когда она заговорила о Дике. Сейчас она все расскажет мистеру Берроу. – Мы так полюбили друг друга, что даже обручились, а теперь я с ним поссорилась.
Длинное бугристое лицо мистера Берроу наклонилось к ней над столом. Когда он улыбался, обнаруживалась широкая щель между передними зубами.
– Как вы думаете, Энни, крошка, вы могли бы хоть капельку полюбить меня?
Он протянул к ней через стол свою костлявую руку с вздутыми венами. Она засмеялась и склонила голову набок.
– Мы, кажется, и так довольно хорошо относимся друг к другу.
– Я был бы счастлив, если бы вы могли… Стоит мне взглянуть на вас, и я уже счастлив… Я в данный момент так счастлив, как не был счастлив уже много лет, если не считать того мо-мо-мента, когда был подписан устав Лиги Наций.
– Ну а я настроена совсем не как на мирной конференции. Дело в том, что я очень озабочена. – Она поймала себя на том, что она очень внимательно наблюдает за выражением его лица: верхняя губа сузилась, он больше не улыбался.
– В чем же де-де-дело?… Если я мо-мо-могу вам что-нибудь… э-э… помочь… я буду счастлив.
– О, нет-нет, не то… Хотя, впрочем, мне неприятно, что меня уволили и с позором отправляют домой… Вот, кажется, и все… Правда, я сама виновата, я не должна была так глупо вести себя.
Она уже готова была потерять власть над собой и расплакаться, но тут опять подступила внезапная тошнота, и она побежала в дамскую комнату. Она успела добежать, ее вырвало. Сторожиха, бесформенная женщина с помятым лицом, отнеслась к ней удивительно доброжелательно и сочувственно. Дочка испугалась – как быстро та поняла, что с ней происходит. Она почти не понимала по-французски, но все же догадалась, что сторожиха спрашивает первый ли это ребенок у мадам, на котором месяце и поздравляет ее. Она вдруг решила покончить с собой. Когда она вернулась в ресторан, Берроу уже уплатил по счету и расхаживал взад и вперед по посыпанной гравием дорожке перед столами.
– Бедная крошка, – сказал он, – что это с вами случилось? Вы вдруг стали бледная как смерть.
– Ничего… Я, кажется, поеду домой и прилягу… Я думаю, что во всем виноваты итальянские спагетти и чеснок… а может быть, и вино.
– Не могу ли я быть вам чем-нибудь полезен? Я помогу вам найти работу в Париже. Вы умеете писать на машинке или стенографировать?
– Могу попробовать, – сказала Дочка с горечью.
Она ненавидела мистера Берроу. В такси она не в силах была выдавить из себя ни одного слова. Мистер Берроу говорил и говорил. Вернувшись в гостиницу, она легла на кровать и отдалась мыслям о Дике.
Она решила ехать домой. Она никуда не выходила, и, хотя мистер Берроу все время звонил ей и звал в разные места и намекал, что достанет ей службу, она отказывалась встретиться с ним. Она сказала, что у нее разлитие желчи и она будет лежать. Вечером накануне ее отъезда он пригласил ее пообедать с ним и кое с кем из его друзей, и, не подумав как следует, она дала согласие. Он зашел за ней в шесть и повез ее пить коктейль в бар «Ритц». Еще днем она вышла и купила себе в «Галлери Лафайет» вечернее платье и чувствовала себя превосходно, сидя в баре за коктейлем; она уверяла себя, что, если бы сейчас вошел Дик, она бы и глазом не моргнула. Мистер Берроу говорил о положении в Фиуме, и о прениях между президентом и конгрессом, и о том, как он боится, что вся огромная работа Лиги Наций пойдет прахом, как вдруг вошел Дик, очень красивый, в военной форме, с ним были еще двое: бледная, не очень молодая дама в сером и высокий плотный светловолосый мужчина, Дж. Уорд Мурхауз, как сказал мистер Берроу. Дик не мог не видеть ее, но он нарочно не глядел на нее. Ей все стало безразлично. Они допили коктейль и ушли. По дороге на Монмартр она позволила мистеру Берроу поцеловать ее взасос, отчего он сразу развеселился. Ей было все равно, она решила покончить с собой.
В «Эрмитаже» их поджидали один газетный корреспондент, по фамилии Бернхем, и некая мисс Хэтчинс, сотрудница Красного Креста. Они страшно волновались из-за какого-то Стивенса, который был арестован в оккупированной области – по-видимому, по обвинению в большевистской пропаганде; его предали военному суду, и они боялись, что он будет расстрелян. Мисс Хэтчинс была вне себя и уговаривала мистера Берроу обратиться к президенту, как только мистер Вильсон вернется в Париж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145