Уорд не страдал морской болезнью. Каждое-утро, пока Аннабел еще спала, он, в клетчатой шотландской кепке и таком же пальто, с полевым биноклем через плечо, кружил по палубе первого класса, строя планы на будущее. Уилмингтон, во всяком случае, оставался далеко позади, как корабль на горизонте.
Пароход, подталкиваемый пыхтящими у его бортов буксирами, протискивался против воющего ледяного северо-западного ветра, сквозь гущу баржей и буксиров, паромов и красных пискливых пароходиков Нью-Йоркского порта.
Аннабел была не в духе и заявила, что все это ужасно уродливо, но Уорд почувствовал прилив энтузиазма, когда какой-то господин в клетчатой кепке стал указывать ему парк Баттери и таможню и «Аквариум», Эквитебл-билдинг, церковь Св. Троицы, башню Медисон-сквер и клиноподобный небоскреб-утюг.
Прямо из гавани они направились на паром и пообедали в устланной красными коврами столовой Пенсильванского вокзала в Нью-Джерси. Уорд заказал для себя жареных устриц. Приветливый лакей-негр, весь в белом, напоминал ему родину.
— Наконец-то мы дома, — сказал он и тут же решил, что ему надо побывать в Уилмингтоне и повидать своих. Аннабел расхохоталась ему в лицо, и всю дорогу они сидели надутые в салон-вагоне филадельфийского поезда и не разговаривали.
Денежные дела доктора Стрэнга были очень плохи, и, так как теперь он весь день занимался врачебной иракской, Аннабел взяла их всецело на себя. Ее умение разбираться в финансовых вопросах изумило и Мурхауза и ее отца. Они жили в старом доме доктора Стрэнга на Спрюс-стрит. Уорд получил через одного из приятелей Актора Стрэнга службу в редакции «Паблик леджер» и Редко бывал дома. Когда у него случалась свободная ми-нута, он слушал в Дрексел-институте лекции по экономике. Вечерами Аннабел стала выезжать с Джоакимом Бийлом, молодым архитектором, очень богатым и приезжавшим в собственном автомобиле. Бийл, сухопарый молодой человек, был ценителем майолики и бурбона и называл Аннабел: «Моя Клеопатра».
Однажды вечером, придя домой, Уорд застал их обоих пьяных и почти совсем раздетых в комнате Аннабел в мезонине. Доктор Стрэнг только накануне уехал на медицинский съезд в Канзас-Сити. Уорд появился на пороге со скрещенными на груди руками, объявил, что с него довольно, что он начнет процесс о разводе, и вышел из дому, хлопнув за собой дверью. Ночь он провел в общежитии Христианского союза молодых людей. На другой день, придя на службу, он застал прислан ное с нарочным письмо от Аннабел, которая просила его помнить, что открытый скандал гибельно отзовется на практике отца, и изъявляла готовность выполнить все, что он ей предложит. Он сейчас же ответил ей:

Дорогая Аннабел,
теперь я отлично понимаю, что Вы всегда пользовались мною лишь как ширмой для Вашего позорного и недостойного порядочной женщины поведения. Теперь я понимаю, почему Вы предпочитаете общество шалопаев-иностранцев и т. п. дряни обществу дельных молодых американцев.
У меня нет ни малейшего желания причинять вред Вам или Вашему отцу оглаской этого дела, но Вы прежде всего должны воздержаться от поступков, порочащих имя Мурхауз, пока Вы это имя по закону носите, а затем я считаю справедливым, после того как дело о разводе будет разрешено с обоюдного согласия, искать возмещения за потерю времени и т. п., а также за вред, причиненный по Вашей вине моей карьере.
Завтра я уезжаю в Питсбург, где меня ожидают положение и работа, которые, надеюсь, помогут мне забыть Вас и то большое горе, которое причинило мне Ваше вероломство.
Он с минуту размышлял, как ему кончить, и наконец написал:

Искренне преданный
Д. У. М.
и отправил письмо.
Всю ночь по дороге в Питсбург он пролежал без сна на верхней койке спального вагона. Вот ему уже двадцать три года, и у него нет университетского диплома, и нету него никакой профессии, и он отказался от надежды стать автором популярных песен. Не оправдались надежды на спекуляцию земельными участками, на Ошен-Сити и газетную работу и женитьбу на Аннабел Мари. Будь он проклят, если еще когда-нибудь пойдет в лакеи к светской даме. В вагоне было жарко, подушка у него под головой сбивалась комком… обрывки фраз, которыми он рекламировал «Историю» Банкрофта или Брайанта… «Ты знаешь штат, где персик расцветает…» — голос мистера Хилларда, обращавшийся к присяжным из недр конторы в Уилмингтоне: единственное безопасное, верное, надежное, неизменное помещение капитала, сэр, — это земельная собственность, не боящаяся ни наводнения, ни пожара; земельный собственник связан нерасторжимыми узами с ростом и процветанием своего города и своей нации… улучшаете вы участок в меру вашего досуга и возможностей или нет — вы все равно сидите у своего очага в покое и довольстве, и богатства, порожденные неизбежным и неотвратимым ростом благосостояния могучей страны, сами притекают к вам в руки… Для молодого человека со связями и, позволю себе сказать, с такими приятными манерами и основательным классическим образованием, говорил мистер Оппенгеймер, банковское дело — вот достойное поприще для воспитания таких качеств, как энергия, такт и, главное, трудолюбие… Чья-то рука теребила его простыню.
— Через сорок пять минут Питсбург, сэр, — донесся до него голос проводника-негра. Уорд натянул брюки, с огорчением отметил, что они измялись, соскочил вниз, сунул ноги в ботинки, наспех вычищенные дешевой липкой мазью, и, путаясь в шнурках, прошел мимо растрепанных, выбиравшихся из своих коек пассажиров по коридору в уборную. Глаза у него слипались, и ему хотелось принять ванну. В вагоне было нестерпимо душно, в уборной пахло бельем и мыльным порошком бреющихся пассажиров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125