— Но мы не захватили купальных костюмов.
— А вы что, никогда не купались без костюма? Гораздо приятнее… Какой забавный мальчик, даже при луне видно, как вы покраснели.
— Вы это серьезно?
— Совершенно серьезно.
Он отбежал в сторону, сорвал с себя платье и как можно скорее бросился в воду. Он не осмеливался смотреть, и только на миг мелькнули перед ним белые бедра и грудь и белая пена волны у ее ног. Одеваясь, он не мог решить, хотел ли бы он жениться на девушке, которая так вот купается с молодым человеком, совсем голая. Хотелось бы знать, не проделывала ли она того же с треклятым французом.
— А вы были похожи на мраморного фавна, — сказала она, когда он вернулся к костру, у которого она уже укладывала вокруг головы свои черные косы. У нее был полон рот шпилек, и она цедила слова сквозь зубы. — Только на очень робкого мраморного фавна… У меня волосы намокли.
И как-то совершенно невольно он вдруг притянул ее к себе и поцеловал. Она, казалось, вовсе не смутилась, но съежилась в его руках и подняла к нему лицо для нового поцелуя.
— А вышли бы вы замуж за такого, как я, за человека без денег?
— Не думала об этом, милый, но мне кажется, вышла бы.
— Вы, должно быть, богаты, а у меня ни цента в кармане, и мне надо посылать деньги домой своим… но я надеюсь…
— На что ты надеешься?
Она притянула к себе его лицо и взъерошила ему волосы и поцеловала его.
— Я добьюсь толку в этом деле с застройками. Не я буду, если не добьюсь…
— Добьешься толку… бедный малыш.
— Вы вовсе уж не настолько старше меня… Сколько вам лет, Аннабел?
— Скажем, двадцать четыре, но только никому об этом не говорите, ни о сегодняшнем и вообще ни о чем.
— Кому мне говорить, Аннабел Мари?
Молча они пошли домой. Казалось, ее что-то заботило, потому что она не обращала внимания на то, что он ей говорил.
И несколько недель Джонни не знал, что и думать об Аннабел Мари. Иногда целые дни она обращалась с ним так, словно они тайно обручены, иногда едва узнавала его.
Случалось, она передавала ему через отца, что ей нездоровится и она не может выйти из своей комнаты, а какой-нибудь час спустя он видел, как она скачет мимо конторы в амазонке и хлыстом сбивает пену, обильно выступившую на боках загнанной лошади. Он видел, что ее что-то тревожит, и догадывался, что все дело тут в треклятом французе.
Как-то вечером, когда они сидели на крыльце его коттеджа и курили папиросы — он теперь иногда выкуривал папироску, чтобы составить ей компанию, — он спросил, что беспокоит ее. Она положила руки ему на плечи и сказала:
— О, Мурхауз, какой вы еще глупенький… а мне это нравится.
— Но должна ведь быть какая-нибудь причина вашего беспокойства… Вы не казались озабоченной в тот день, когда мы встретились в поезде.
— Если бы я только сказала вам… Боже милостивый, представляю, какую бы вы состроили мину.
Она засмеялась своим жестким, хриплым смехом, от которого ему всегда становилось не по себе.
— Так знайте, что я много бы отдал за право заставить вас говорить… Вы должны наконец забыть этого проклятого француза.
— Какой вы, однако, простачок, — сказала она. Потом встала и прошлась взад и вперед по крылечку.
— Сядьте, пожалуйста, Аннабел. Неужели вы меня совсем не любите?
Она погрузила руку в его волосы и провела ладонью по лицу.
— Ну конечно, люблю, голубоглазый вы дурачок… Но неужели вы не видите, что меня тут все бесит?… Все эти старые кошки шипят по всем углам, что я безнравственная, потому только, что мне случается выкурить папироску у себя в комнате. Почему в Англии даже аристократки курят открыто в обществе и никто слова на это не скажет?… А потом меня заботит Папа: он слишком много денег вкладывает в спекуляции. Мне иногда кажется, что он из ума выжил.
— Но есть основания предполагать, что здесь ожидается большой подъем. Со временем это будет новое Атлантик-Сити.
— А скажите по правде, только без утайки, сколько продала ваша компания земельных участков за последний месяц?
— Ну, не так уж много… Но предвидятся крупные сделки… Вот хотя бы с той компанией, которая собирается строить новый отель.
— Счастлив будет Папа, если ему удастся вернуть пятьдесят центов за доллар… а он мне все твердит, что у меня ветер в голове. Он врач, а не биржевой чародей, и должен бы понимать это. Все это хорошо для юнцов вроде вас, которым нечего терять и для которых есть надежда выбиться в люди, возясь с этими недвижимостями… А жирный полковник — не знаю, то ли он дурак, то ли жулик.
— А какая специальность у вашего отца?
— Как, да неужели вы никогда не слыхали о докторе Стрэнге? Он самый известный отоларинголог Филадельфии… О, какие мы умные… — Она поцеловала его в щеку. -…и невежественные… — Она поцеловала его еще раз. -…и невинные.
— Вовсе уж я не так невинен, — быстро возразил он и твердо взглянул ей прямо в глаза. Пристально глядя друг на друга, они начали краснеть. Она медленно уронила голову ему на плечо.
Сердце у него колотилось. Ему кружил голову запах ее волос, ее крепкие духи. Он обнял ее за плечи и поднял на ноги. Спотыкаясь, нога к ноге, ее жесткий корсет вплотную к его ребрам, ее волосы по его лицу, он протащил ее через маленькую столовую в спальню и запер за собой дверь. Потом поцеловал ее прямо в губы сколько хватило силы, сколько хватило дыхания. Она присела на кровать и стала снимать платье, что-то уж чересчур хладнокровно, подумалось ему, но он зашел слишком далеко, чтобы отступать. Сняв корсет, она швырнула его в дальний угол.
— Уф, — сказала она, — ненавижу эту сбрую.
Она поднялась и пошла к нему в одной рубашке, отыскивая в темноте его лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125