— Да, дела…
— И на той неделе приезжает и выступит у нас Большой Билл Хейвуд… Ну сам видишь, Мак, какие у нас тут дела… Мне вот во что бы то ни стало надо состряпать статью… Ты у нас главный печатник и будешь, как и все мы, получать по семнадцати пятьдесят. Ты, случаем, статей не писал?
— Нет.
— Вот когда приходится жалеть, что не корпел над тетрадями в школе. Черт, кабы мне да складно писать.
— Знаешь что, будет свободная минута, дайка и я размахнусь на статью — а вдруг выйдет.
— Ну что же, Билл — тот нам, наверно, чего-нибудь напишет… Он это умеет…
Маку поставили койку тут же, позади машины. Прошла неделя, прежде чем он смог вырваться в гостиницу за своим чемоданом. Над редакцией и типографией был длинный чердак с временной печкой — там и спало большинство ребят. У кого были одеяла, те завертывались в одеяла; у кого их не было — укутывались с головой в пиджаки, а беспиджачные — те спали как придется. В конце комнаты висел длинный лист бумаги, на котором крупным затейливым шрифтом отпечатан был устав.
На беленой стене редакции кто-то нарисовал карикатуру: рабочего, помеченного буквами ИРМ, который давал пинка в зад жирному человеку в трубообразном цилиндре, с надписью: «Шахтовладелец». Над рисунком ребята стали выводить слово «солидарность», но готово было только «солида».
Однажды ноябрьским вечером Билл Хейвуд выступал в Союзе горняков. Мак и Фред Хофф пошли, чтобы дать отчет о его выступлении в газете. Среди широкой долины город казался заброшенной, старой свалкой, насквозь продуваемой воющим ветром и хлещущей вьюгой.
В зале было жарко и душно от испарений больших тел, табачной жвачки и грубого сукна, которое годами впитывало запах лачуг, керосиновую копоть, печную гарь, сальный чад и крепкий дух виски. В начале митинга народ беспокойно ерзал, шаркая ногами и отхаркиваясь. Маку тоже было не по себе. В кармане у него лежало письмо Мейси. Он знал его наизусть:

Милый мой Фейни,
случилось именно то, чего я так боялась. Ты знаешь, о чем я говорю, дорогой мой муженек. Идет уже третий месяц, и я так боюсь, и никого нет, кому бы я могла сказать об этом. Милый, приезжай сейчас же. Я умру, если ты не приедешь. Честное слово, умру, и я так тоскую здесь 108 без тебя и так боюсь, что кто-нибудь заметит. И то уж нам придется куда-нибудь уехать, как только мы поженимся, и долго не возвращаться сюда. Если была бы хоть какая-нибудь надежда найти работу, я приехала бы к тебе в Голдфилд. Я думаю, хорошо бы нам уехать в Сан-Диего. У меня там есть друзья, и они говорили, что там чудесно, и там мы бы всем сказали, что давно женаты. Ну пожалуйста, приезжай, мой милый. Я так без тебя тоскую, и так ужасно выносить все одной.
Крестики — это все поцелуи.
Любящая тебя жена
Мейси.
+ + + + + + + + + + + + +
Большой Билл говорил о солидарности и сплоченности перед лицом правящего класса, и Мак в это время думал, как поступил бы сам Большой Билл, окажись у него в такой беде любимая девушка. Большой Билл сказал, что пришло время строить новый мир в скорлупе старого и что рабочие должны быть готовы взять в свои руки промышленность, которую они создавали своим потом и кровью.
Когда он сказал: «Мы стоим за единый большой союз», все уоббли в зале закричали и захлопали. Фред Хофф, хлопая, толкнул Мака:
Валяй, Мак, чтоб небу стало жарко.
Эксплуатирующие классы будут бессильны перед солидарностью всего рабочего класса. Солдаты — те же рабочие. Поймут они историческую роль солидарности — и правящий класс не сможет заставить их расстреливать своих братьев. Рабочие должны понять, что каждая мелкая схватка за повышение заработка, за свободу слова, за сносные жизненные условия имеет смысл только как часть большого боя за революцию и кооперативное государство.
Мак забыл о Мейси. К тому времени как Большой Билл кончил говорить, мысли Мака уже забежали вперед, и, собственно, он не слышал конца речи, но он весь пылал и кричал до изнеможения. Он и Фред Хофф кричали, коренастый, скверно пахнувший шахтер-чех рядом с ними хлопал, одноглазый поляк сзади них хлопал, и орава итальянцев хлопала, маленький японец, официант из Монтесума-клуба, хлопал, и саженного роста фермер, который пришел в надежде поглазеть на побоище, тоже хлопал.
— Вот чешет, сукин сын, так чешет, — повторял он. — Штат Юта, говорю я вам, — вот где водятся настоящие мужчины. Я сам родом из Огдена, чуешь?…
После митинга Большой Билл пошел в редакцию, шутил со всеми и, присев за стол, тут же написал статью для газеты. Потом вытащил фляжку, и все выпили, кроме Фреда Хоффа, которому не нравилось, что Большой Билл пьет и что пьют другие; а потом, спустив очередной номер в машину, все они улеглись спать, усталые, возбужденные и довольные.
Проснувшись на другое утро, Мак вспомнил о Мейси и снова прочел ее письмо и долго сидел на краю койки, пока не поднялись товарищи. Он окунул голову в ведро ледяной воды из колодца, которая так замерзла за ночь, что ему пришлось плеснуть котелок кипятку, чтобы растопить толстую корку; но он так и не избавился от неприятного ощущения, что голову ему сжимает точно обручем… Когда они вместе с Фредом Хоффом пошли завтракать в китайскую закусочную, он заикнулся было, что собирается вернуться в Сан-Франциско и жениться.
— Мак, ты не сделаешь этого, ты нам нужен здесь.
— Но я же вернусь, Фред, честное слово, вернусь.
У рабочего на первом месте его долг перед классом, — сказал Фред Хофф.
— Но как только ребенок родится и она сможет устроиться на работу, я вернусь. Ты ведь понимаешь, Фред. Не могу я оплатить больничные расходы из своих семнадцати с половиной долларов в неделю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125