– Да, Танец Смерти в Императорском Театре на Рождество. Видит Бог, но мне никогда прежде не доводилось слышать о такой безрассудной, греховной и нелепой выходке. Единственные, кого я жалею, – это родители, несчастные страдающие родители, которые трудились, сдирая кожу до костей, вскормили и воспитали этих оболтусов и обрекли себя на голодную старость ради того, чтобы дать им образование. Хорошая порка, с утра до вечера, – вот что крайне необходимо этим поганцам.
– А как один из них очутился в воде?
– А как ты думаешь? Он прошел по проволоке до половины пути, затем запаниковал, растерялся и свалился в воду, ударившись головой о плывущий деревянный брус. И конечно же, никто из этих болванов не умел плавать. Слава Богу, что неподалеку оказался судебный пристав. Он услышал крики и вопли и поспешил на выручку. Но первым подоспел один безработный. Вдвоем они вытащили уже почти захлебнувшегося паренька, из реки и перевернули вверх ногами, чтобы вылить из него воду.
– Ну, и... – прервал его брат.
– Это просто рука Провидения, что эти люди оказались там. Гения эквилибристики отвезли в больницу на Джервис-стрит, и в этом нет ничего забавного. Тебя могли бы обвинить в непредумышленном убийстве.
– Повторяю, я не имею к этому никакого отношения. Я ничего не знаю. Мне эти факты не известны.
– По-моему, тебе придется присягнуть в этом.
– Я и присягну.
– И у тебя хватает бесстыдства и наглости сидеть здесь и обвинять многострадальную полицию в предвзятости?
– Но так оно и есть.
– Клянусь, будь я судьей, я бы знал, чьим показаниям можно верить в деле об Айлендбридж.
– Если бы меня обвинили в том, что я затеял эту глупую выходку, я бы не остановился ни перед чем, чтобы разоблачить низких негодяев, пытающихся бросить тень на мою репутацию.
– Да, я хорошо знаю, что ты имеешь в виду. Одно вранье неизбежно повлечет за собой следующее, и так будет до тех пор, пока ты окончательно не увязнешь в ужасной лжи и лжесвидетельстве, так что судья или судебный секретарь, или кто-там-еще, будет вынужден прервать процесс и передать его материалы генеральному прокурору. И, будь уверен, мало тебе не покажется. Ты сможешь получить пять лет за лжесвидетельство и попытку запутать судебный процесс. А когда ты выйдешь, тебя снова привлекут по делу на Айлендбридж.
– Черт побери, я не собираюсь иметь дело с этими людьми.
– Вот как? Хорошо, тогда это сделаю я. Это мой дом.
– Вы же знаете, я очень скоро покину его.
– Сержант Дрисколл сказал, что ты должен явиться на Колледж-стрит для дачи показаний.
– Я не пойду на Колледж-стрит. Сержант Дрисколл может убираться к черту.
– Прекрати употреблять в моем доме бранные слова, или ты покинешь его раньше, чем собирался. Ты сильно ошибаешься, если думаешь, что мне доставит удовольствие отвечать перед полицией за низменные и презренные махинации, с помощью которых ты пытался обманывать простодушных юнцов.
– Какая чепуха!
– Да, и грабить их, отнимать у них деньги, которые они не заработали, а тянули из кошельков своих многострадальных родителей и опекунов.
– Говорю вам, я не знаю никаких простодушных молодых людей в Айлендбридж. Все те молодые люди, с которыми я знаком, отнюдь не простодушны.
– Твой язык – один из самых подлых и лживых во всей Ирландии – это проверенный факт. Ты не что иное, как презренный бродяга. Я достоин осуждения за то, как воспитал тебя. Может быть, Бог меня простит.
– Почему вы не считаете достойными осуждения этих стервятников, святых христианских братьев? Отошедших от Бога христианских братьев?
– Я неоднократно просил тебя не осквернять мою кухню трусливым поношением твоих преданных своему делу, высоконравственных христианских учителей.
– А я слышал, что брат Граппи собирается сложить с себя сан и жениться.
– Послушай меня! – возопил мистер Коллопи. – Ты еще не настолько взрослый, чтобы тебе нельзя было прописать березовой каши. Помни это. Хорошая порка порой творит чудеса.
Определенно, он очень сильно разозлился. Брат презрительно пожал плечами, но, к счастью, в этот момент во входную дверь постучали. Это был мистер Рафферти. Услышав мое приглашение войти, он заколебался.
– Я всего лишь проходил мимо, – сказал он. – Просто хотел увидеться с мистером Коллопи.
Но все же он вошел. Я был рад, что военные действия на время утихли. Мистер Коллопи протянул вошедшему руку, не вставая с кресла.
– Берите стул, Рафферти, берите стул. Нынче слегка суматошный вечер.
– Совершенно верно, мистер Коллопи. Очень суматошный.
– Не хотите ли выпить со мной?
– Нет, мистер Коллопи... Только по выходным, вы же знаете. Таково мое правило, железное правило. Я обещал это своей жене.
– Хорошо. Держите слово. Наше старое слово должно быть твердым. То есть, я хотел сказать, наше собственное слово. Я же вручаю себя Господу, поскольку не слишком хорошо себя чувствую. Вернее, совсем плохо.
Он поднялся, чтобы подойти к кувшину.
– Вы, конечно, знаете, за чем я зашел?
– Разумеется. И я сделал это. Оно здесь.
Поставив стакан рядом с глиняным кувшином, мистер Коллопи вытащил из-за пресса длинный пакет, завернутый в оберточную бумагу, и бережно положил его на стол. Затем налил себе выпить и сел.
– Название этого предмета, Рафферти, стоит того, чтобы его запомнили.
К моему удивлению, он повернулся ко мне.
– Эй ты, – сказал он, – как по-гречески будет вода?
– Hydor, – ответиля. – High door.
– А измерение чего-нибудь. Как греки это называли?
– Metron. Met her on. Измерение.
– Разве я вам этого не говорил, Рафферти? Предмет, лежащий на столе, – медицинский гидрометр. Как мы и договаривались, вы отнесете его миссис Флаэрти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40