Агатон. Будь спокоен, уж я их поставлю.
Явление второе
Те же и Даница.
При ее появлении все умолкают, только переглядываются и дают понять друг другу, что при ней следует молчать. Даница несет на подносе кутью и угощает всех.
Симка (при появлении Даницы толкает локтем Виду, которая сидит рядом с ней, и шепчет). Ну, слава богу, наконец догадались угостить нас.
Агатон (крестится, угощается). Царство ему небесное!
Танасие (крестится и угощается). Да будет земля ему пухом!
Вида крестится и угощается. Гина, когда очередь доходит до нее, начинает плакать.
Сарка. Боже мой, кума Гина, тебя словно наняли.
Гина. Тяжело мне! (Крестится, угощается). Да простит его господь бог!
Mича (когда Даница подходит к нему, восхищенный, встает). Кто бы мог подумать, что в доме, полном печали и горя, такое свежее и очаровательное явление! (Угощается,).
Aгaтон (Данице, которая продолжает обходить всех по очереди с подносом). Ваша тетя, вероятно, больна?
Даница. Нет, но она старая женщина, а я решила ее заменить.
Агатон. Ну, конечно, вы помоложе, и разумеется…
Симка ревниво тащит его за полу пиджака, прерывая разговор. Даница, закончив обносить всех, уходит.
Явление третье
Те же, без Даницы.
Mича (после того как Даница ушла, провожаемая его взглядом). Действительно, прелестная девочка, надо признать!
Симка (Агатону). Что ты, ей-богу: старый, а пускаешься в разговор с нею!
Агатон. Я только хотел, знаешь, немного порасспросить ее.
Симка. О чем расспрашивать? Ты здесь не в волости, а на поминках. О чем тебе ее спрашивать?
Вида. Видишь ли, Симка, по правде сказать, и надо бы порасспросить. Нам необходимо все знать: ведь то, что получилось, настоящий позор; собрались мы, его родня и семья, как говорится, а чужой человек нас принимает и угощает.
Агатон. Что поделаешь, кума Вида, таково последнее желание покойного, и мы не можем обойти его волю.
Сарка. А кому, например, он сообщил свою последнюю волю?
Танасие. Верно, верно! Последняя его воля – это завещание, а завещание еще не вскрыто.
Агатон. И не будет вскрыто, пока не пройдет сорок дней со дня смерти покойного.
Прока. Знаешь, Агатон, я вчера прочитал закон и расспросил нашего старосту-юриста и еще кое-кого из адвокатов, которые приходят в общину: все они говорят, что нигде в законе не написано, что завещание вскрывают через сорок дней после смерти завещателя.
Агатон. Ты думаешь, я не расспрашивал?
Танасие. Все мы расспрашивали!
Агатон. Конечно, все! Легко ли живым ждать сорок дней. Я считаю каждый день по пальцам, а ночью мне все снятся какие-то цифры с пятью нулями.
Трифун. Ну, Агатон, насчет этих пяти нулей ты меня извини, а вот что касается вскрытия завещания, скажу вам по правде, я доволен, что надо ждать сорок дней.
Агатон. Ну, конечно, ты любишь посмаковать!
Трифун. Разумеется, посмаковать!
Прока. Оставь, ради бога, Трифуна, пусть смакует; лучше расскажи-ка нам, Агатон, что ты узнал. Ведь ты, говоришь, расспрашивал?
Агатон. Расспрашивал.
Прока. Ну и что?
Агатон. Это дело не давало мне покоя, и я пошел к самому опекунскому судье и спросил его, можем ли мы, родня покойного, потребовать, чтобы было вскрыто завещание.
Танасие. Что же он сказал?
Агатон. Сказал: «Можете, но лучше потерпите; покойный хотел, чтобы вы были терпеливы».
Сарка. Хорошо ему, мертвому, быть терпеливым!
Прока. Конечно, верно говорит кума Сарка; он в могиле может ждать и сорок лет, но мы, братцы, не можем!
Танасие. Ей-богу, не можем! Вот я, например, я не могу ждать. И хотел бы, да не могу.
Агатон. Придется подождать. Свою волю, чтобы завещание было вскрыто через сорок дней после его смерти, покойный не только высказал, но и занес в судебный протокол.
Сарка. Хотела бы я знать, зачем ему это понадобилось.
Симка. И я себя спрашиваю о том же.
Агатон. Э, зачем понадобилось? Он хорошо знал зачем. Покойный был человек благородный, почтенный и благодетель, и прочее в таком роде, но все-таки надо признать, был он и большой шутник. Он хорошо знал, что делал! Словно хотел сказать: «Назначаю моей родне сорок дней, чтобы обеспечить себе сорок дней печали, а не то чтобы с первого же дня после моей смерти они стали ругать меня и сплетничать».
Сарка. И-ю, кто стал бы его ругать?!
Агатон. Нашелся бы кто-нибудь, поэтому он, видите ли, и поступил так. Словно сказал: «Постой-ка, пусть будет так, пока я не остыну. Пусть Агатон вытащит из сундука старый черный сюртук, пусть стряхнет с него нафталин и выгладит его; пусть Танасие наденет свой черный костюм, который он справил себе к свадьбе и который он надевает на все похороны и в народные праздники; пусть Прока одолжит у какого-нибудь общинного работника черный галстук, а в похоронном бюро – черный костюм; пусть Трифун сделает печальное лицо, словно прикупил туза к одиннадцати; пусть франтоватый кум Мича облечется в траур по модному журналу; и пусть женщины завернутся в черные шали; Сарка-вдова пуст, наденет свое черное платье, в котором она хоронит своих мужей, а Гина пусть плачет сорок дней».
Гина плачет.
Сарка. Что ты, кума Гина, ведь это Агатон так, для примера.
Агатон. Ну, конечно, только для примера.
Прока. Вот что подстроил нам покойный, прости, господи, его душу!
Агатон. Да, подстроил! Словно сказал: «Пусть мои родственники ходят в таком наряде сорок дней, как опечаленная семья, пусть идут за гробом с опущенными головами; пусть приходят на все панихиды, пусть жгут свечи, а потом, когда я остыну, пускай остынут и они».
Танасие. Ну, хорошо, коли нужно, пусть так и будет. Подождем, хотя нам и не до ожидания. Но почему сорок дней имуществом будет распоряжаться чужой человек?
Агатон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23