ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
Сложил все это Петроний и получилось у него тринадцать. Тринадцать их было, значит, в депутации. Печально покачал головой Петроний и сказал:
– Эх, ничего не получится, ничего, ничего, ничего!
И действительно, министр всей депутации дал слово и опять не сдержал его. Так Петроний и остался без указа.
А однажды дело зашло еще дальше. Поп обещал написать своей сестре, которая была замужем за одним учителем, а этот учитель живет в Белграде как раз по соседству с госпожой Елкой, а у сына ее, прапорщика, есть друг в академии, тоже прапорщик, который был шафером на свадьбе у почтмейстера, а этот почтмейстер женился на некоей Мице, а мать этой Мицы, госпожа Сара, выкормила первого ребенка господина министра и сейчас еще вхожа в его дом. И так все гладко получилось; началось дело от попа, дошло до госпожи Сары, а госпожа Сара сказала госпоже министерше, госпожа министерша – господину министру, господин министр просьбу записал и, конечно… забыл. Снова садится поп и пишет сестре, которая замужем за учителем, тот говорит госпоже Елке, госпожа Елка сыну, сын-прапорщик своему другу, друг говорит почтмейстерской Мице, Мица говорит матери, госпоже Саре, которая выкормила первого ребенка господина министра, госпожа Сара снова сказала госпоже министерше, а та господину министру, и господин министр записал просьбу во второй раз. И что же, в первый же указ господин министр вписал наряду с другими и Петрония Евремовича. Итак, дело было почти сделано. На совещании у министра указ прошел, так что все было в порядке. Вечером служитель принес домой к господину министру красиво переписанный указ на подпись. В этот вечер у господина министра ужинала его тетка. Господин министр, пережевывая пищу, еще раз просмотрел указ и между прочим сказал:
– Завтра обрадую тринадцать бедняков. Сделаю доброе дело.
Тут тетка господина министра всплеснула руками, а за ней и жена господина министра:
– Неужели тринадцать? И почему именно тринадцать? Умрет один из них в этом году. Впиши ты, бога ради, еще одного, пусть будет четырнадцать. А тринадцать не смей подписывать.
Господин министр сначала был в недоумении. Он было не хотел и слышать женских глупостей, но женщины так пристали к нему, что ему ничего другого не оставалось, как уступить им.
– Но мне некого больше вписывать.
– Тогда вычеркни кого-нибудь, пусть будет двенадцать.
– Ну ладно, так и быть, – сказал господин министр, взял перо и примерился к одному, к другому, поднес перо к одной фамилии, затем к другой, к третьей, и только потом опустил перо на бумагу и – чирк! – начертил длинную линию. И вычеркнул не кого-либо другого, а несчастного Петрония Евремовича, который даже в указе имел несчастье оказаться тринадцатым.
Все надежды рухнули. Целый год Петроний не мог выдумать ничего нового, но через год жизнь его снова была озарена надеждой, снова появились радужные мечты, и Петроний трижды перекрестился перед иконой святой Марии и сказал:
– Матерь божья, богородица пресвятая, сейчас или никогда!
В уезд приехал новый окружной начальник. Он в первый раз объезжал свой округ, и было известно, что слово его много значит для господина министра. Уездный начальник уже за неделю до его приезда потерял покой; госпожа начальница была еще больше взволнована. А вовсе не следовало приходить в волнение за целую неделю до приезда окружного начальника, так как из-за этого госпожа начальница разбила три тарелки и одну голову арестанта, который был прислан из тюрьмы, чтобы помогать госпоже начальнице на кухне. Начальник начал из-за пустяков бросаться линейками в чиновников, в то время как до сих пор он прибегал к подобной мере только в исключительных случаях.
Канцелярские папки были приведены в ослепительный порядок; жандармы вычистили револьверы до блеска, и уже за три дня до приезда окружного начальства им было приказано каждый день чистить сапоги; одному практиканту (тому, что был актером) приказал и причесываться ежедневно. Комната, предназначавшаяся для окружного начальника, была украшена большим зеркалом, которое позаимствовали у газды Михаила. В комнату была поставлена кровать госпожи начальницы, покрытая одеялом, украшенным широкими кружевами, а под ними виднелся розовый шелк. Это было то самое знаменитое одеяло, под которым госпожа начальница рожала и о котором в городе говорили, как о чем-то выдающемся.
И вообще все было устроено так, что если бы господин окружной начальник захотел, он мог бы приехать на три дня раньше. Но он приехал в тот день, когда и предполагалось.
В этот день Петроний хорошо побрился и подстриг усы, надел черное пальто; где-то на дне сундука нашел старую помаду и так напомадил усы, что они слепились, словно побывали в растопленном воске. Он пришил все оторвавшиеся пуговицы, вывел пятна с брюк, подстриг ногти, выстриг волосы, торчавшие у него из ушей, и прочел некоторые статьи из полицейского устава на случай, если, боже сохрани, зайдет разговор о служебных делах.
Окружной начальник как и всякий начальник, любит, чтобы его хорошо принимали в уезде, а начальник уезда, как и подобные ему, стремится к тому, чтобы угодить начальству, и поэтому он, кроме прочих церемоний, устроил ужин и пригласил на него несколько видных граждан города из тех, кого называют в газетах «цветом общества», и своих чиновников, то есть двух писарей и Петрония Евремовича, как самого старого практиканта. Петроний таял от небывалого счастья, хотя его и одолевали заботы. Его все время мучила мысль: как он будет ужинать с господином начальником, вдруг он уронит вилку или опрокинет стул, или, может быть, нужно будет что-нибудь сказать, а он будет молчать, или, наоборот, нужно будет молчать, а он что-нибудь ляпнет.
1 2 3 4 5 6
– Эх, ничего не получится, ничего, ничего, ничего!
И действительно, министр всей депутации дал слово и опять не сдержал его. Так Петроний и остался без указа.
А однажды дело зашло еще дальше. Поп обещал написать своей сестре, которая была замужем за одним учителем, а этот учитель живет в Белграде как раз по соседству с госпожой Елкой, а у сына ее, прапорщика, есть друг в академии, тоже прапорщик, который был шафером на свадьбе у почтмейстера, а этот почтмейстер женился на некоей Мице, а мать этой Мицы, госпожа Сара, выкормила первого ребенка господина министра и сейчас еще вхожа в его дом. И так все гладко получилось; началось дело от попа, дошло до госпожи Сары, а госпожа Сара сказала госпоже министерше, госпожа министерша – господину министру, господин министр просьбу записал и, конечно… забыл. Снова садится поп и пишет сестре, которая замужем за учителем, тот говорит госпоже Елке, госпожа Елка сыну, сын-прапорщик своему другу, друг говорит почтмейстерской Мице, Мица говорит матери, госпоже Саре, которая выкормила первого ребенка господина министра, госпожа Сара снова сказала госпоже министерше, а та господину министру, и господин министр записал просьбу во второй раз. И что же, в первый же указ господин министр вписал наряду с другими и Петрония Евремовича. Итак, дело было почти сделано. На совещании у министра указ прошел, так что все было в порядке. Вечером служитель принес домой к господину министру красиво переписанный указ на подпись. В этот вечер у господина министра ужинала его тетка. Господин министр, пережевывая пищу, еще раз просмотрел указ и между прочим сказал:
– Завтра обрадую тринадцать бедняков. Сделаю доброе дело.
Тут тетка господина министра всплеснула руками, а за ней и жена господина министра:
– Неужели тринадцать? И почему именно тринадцать? Умрет один из них в этом году. Впиши ты, бога ради, еще одного, пусть будет четырнадцать. А тринадцать не смей подписывать.
Господин министр сначала был в недоумении. Он было не хотел и слышать женских глупостей, но женщины так пристали к нему, что ему ничего другого не оставалось, как уступить им.
– Но мне некого больше вписывать.
– Тогда вычеркни кого-нибудь, пусть будет двенадцать.
– Ну ладно, так и быть, – сказал господин министр, взял перо и примерился к одному, к другому, поднес перо к одной фамилии, затем к другой, к третьей, и только потом опустил перо на бумагу и – чирк! – начертил длинную линию. И вычеркнул не кого-либо другого, а несчастного Петрония Евремовича, который даже в указе имел несчастье оказаться тринадцатым.
Все надежды рухнули. Целый год Петроний не мог выдумать ничего нового, но через год жизнь его снова была озарена надеждой, снова появились радужные мечты, и Петроний трижды перекрестился перед иконой святой Марии и сказал:
– Матерь божья, богородица пресвятая, сейчас или никогда!
В уезд приехал новый окружной начальник. Он в первый раз объезжал свой округ, и было известно, что слово его много значит для господина министра. Уездный начальник уже за неделю до его приезда потерял покой; госпожа начальница была еще больше взволнована. А вовсе не следовало приходить в волнение за целую неделю до приезда окружного начальника, так как из-за этого госпожа начальница разбила три тарелки и одну голову арестанта, который был прислан из тюрьмы, чтобы помогать госпоже начальнице на кухне. Начальник начал из-за пустяков бросаться линейками в чиновников, в то время как до сих пор он прибегал к подобной мере только в исключительных случаях.
Канцелярские папки были приведены в ослепительный порядок; жандармы вычистили револьверы до блеска, и уже за три дня до приезда окружного начальства им было приказано каждый день чистить сапоги; одному практиканту (тому, что был актером) приказал и причесываться ежедневно. Комната, предназначавшаяся для окружного начальника, была украшена большим зеркалом, которое позаимствовали у газды Михаила. В комнату была поставлена кровать госпожи начальницы, покрытая одеялом, украшенным широкими кружевами, а под ними виднелся розовый шелк. Это было то самое знаменитое одеяло, под которым госпожа начальница рожала и о котором в городе говорили, как о чем-то выдающемся.
И вообще все было устроено так, что если бы господин окружной начальник захотел, он мог бы приехать на три дня раньше. Но он приехал в тот день, когда и предполагалось.
В этот день Петроний хорошо побрился и подстриг усы, надел черное пальто; где-то на дне сундука нашел старую помаду и так напомадил усы, что они слепились, словно побывали в растопленном воске. Он пришил все оторвавшиеся пуговицы, вывел пятна с брюк, подстриг ногти, выстриг волосы, торчавшие у него из ушей, и прочел некоторые статьи из полицейского устава на случай, если, боже сохрани, зайдет разговор о служебных делах.
Окружной начальник как и всякий начальник, любит, чтобы его хорошо принимали в уезде, а начальник уезда, как и подобные ему, стремится к тому, чтобы угодить начальству, и поэтому он, кроме прочих церемоний, устроил ужин и пригласил на него несколько видных граждан города из тех, кого называют в газетах «цветом общества», и своих чиновников, то есть двух писарей и Петрония Евремовича, как самого старого практиканта. Петроний таял от небывалого счастья, хотя его и одолевали заботы. Его все время мучила мысль: как он будет ужинать с господином начальником, вдруг он уронит вилку или опрокинет стул, или, может быть, нужно будет что-нибудь сказать, а он будет молчать, или, наоборот, нужно будет молчать, а он что-нибудь ляпнет.
1 2 3 4 5 6