Все замолчали, и Тони подумала: «Ну, теперь мой черед», ибо взор г-на Грюнлиха обратился на нее. И правда, настал ее черед. Г-н Грюнлих вдруг подскочил на стуле, сделал короткое, судорожное и тем не менее грациозное движение рукой в сторону консульши и страстным шепотом проговорил:
— Прошу вас, сударыня, обратите внимание! Заклинаю вас, мадемуазель, — здесь голос его зазвучал уже громче, — не двигайтесь! Обратите внимание, — он снова перешел на шепот, — как солнце играет в волосах вашей дочери! В жизни не видывал более прекрасных волос! — во внезапном порыве восторга уже серьезно воскликнул он, ни к кому в отдельности не обращаясь, а как бы взывая к богу или к собственному сердцу.
Консульша благосклонно улыбнулась, а консул сказал:
— Право, не стоит забивать девочке голову комплиментами.
Тони молча нахмурила брови. Через минуту-другую г-н Грюнлих поднялся.
— Не буду дольше мешать вам, сударыня, я и так злоупотребил… Ведь я пришел по делу… но кто бы мог устоять… теперь мне пора… Если я смею просить господина консула…
— Я была бы очень рада, — сказала консульша, — если бы вы на время своего пребывания здесь избрали наш дом своим пристанищем.
Господин Грюнлих на мгновенье онемел от благодарности.
— Я бесконечно признателен, сударыня, — растроганно произнес он наконец. — Но не смею злоупотреблять вашей любезностью. Я снял несколько комнат в гостинице «Город Гамбург».
«Несколько комнат», — подумала консульша, то есть именно то, что она и должна была подумать, по замыслу г-на Грюнлиха.
— Во всяком случае, — заключила она, еще раз сердечно протягивая ему руку, — я надеюсь, что мы видимся не в последний раз.
Господин Грюнлих поцеловал руку консульши, подождал несколько секунд, не протянет ли ему Тони свою, не дождался, описал полукруг верхней частью туловища, отступил назад, сделав очень длинный шаг, еще раз склонился, широким жестом надел свою серую шляпу, предварительно откинув голову, и удалился вместе с консулом.
— Весьма приятный молодой человек, — объявил консул, когда возвратился к своим и снова подсел к столу.
— А по-моему, он кривляка, — налегая на последнее слово, позволила себе заметить Тони.
— Тони! Господь с тобой! Что за суждение — возмутилась консульша. — Молодой человек, в такой мере проникнутый христианскими чувствами…
— И вдобавок весьма благовоспитанный и светский! — дополнил консул. — Ты сама не знаешь, что говоришь! — Супруги из взаимной учтивости иногда менялись точкой зрения; это давало им большую уверенность в незыблемости их авторитета.
Христиан наморщил свой большой нос и сказал:
— До чего же он напыщенно выражается! «Вы заняты беседой!» А мы сидели молча. «Эти маки в конце сада — наилучшее его украшение! Я помешал, я вторгся в недра семьи! Никогда не видывал более прекрасных волос…» — И Христиан до того уморительно передразнил г-на Грюнлиха, что даже консул не удержался от смеха.
— Да, он ужасно кривляется, — снова начала Тони. — И все время говорит о себе! Его «дело живое», он любит природу, он предпочитает какие-то там имена, его зовут Бендикс… Нам-то какое до этого дело, скажите на милость! Что ни слово, то похвальба! — под конец даже злобно выкрикнула она. — Он говорил тебе, мама, и тебе, папа, только то, что вы любите слышать, чтобы втереться к вам в доверие!
— Тут ничего дурного нет. Тони, — строго отвечал консул. — Человек, попав в незнакомое общество, старается показать себя с наилучшей стороны, выбирает слова, желая понравиться, — вполне понятно…
— А по-моему, он приятный человек, — кротко протянула Клотильда, хотя она была единственной, кого г-н Грюнлих не удостоил ни малейшего внимания.
Томас от суждения воздержался.
— Короче говоря, — заключил консул, — он хороший христианин, дельный, энергичный и образованный человек. А тебе, Тони, взрослой восемнадцатилетней девице, с которой он так мило и галантно обошелся, следовало бы быть посдержаннее на язык. У всех у нас есть свои слабости, и — уж извини меня, Тони, — не тебе бросать камень… Том, нам пора за работу!
Тони буркнула: «Золотисто-желтые бакенбарды», — и нахмурила брови, как хмурила их уже не раз в этот вечер.
2
— О, как я был огорчен, мадемуазель, что не застал вас, — объявил г-н Грюнлих несколькими днями позднее, встретив на углу Брейтенштрассе и Менгштрассе Тони, возвращавшуюся домой с прогулки. — Я позволил себе нанести визит вашей матушке и очень сетовал, узнав о вашем отсутствии. Но теперь я бесконечно счастлив, что все же встретил вас.
Фрейлейн Будденброк пришлось остановиться, поскольку г-н Грюнлих заговорил с нею; но, полузакрыв внезапно потемневшие глаза, она так и не подняла их выше уровня груди г-на Грюнлиха, и на ее губах появилась та насмешливая и беспощадно жестокая улыбка, которой молодые девушки обычно встречают мужчину, от которого они решили тут же отвернуться. Губы ее шевелились. Что ему ответить? Надо найти слово, которое раз и навсегда оттолкнет, уничтожит этого Бендикса Грюнлиха, внушит ему уважение к ней и в то же самое время больно его ранит.
— Не могу сказать того же о себе, — ответила она, так и не отводя взора от груди г-на Грюнлиха.
Выпустив эту коварную и ядовитую стрелу, она отвернулась, закинула голову и, вся красная от гордого сознания своей находчивости и саркастической язвительности, пошла домой, где ей сообщили, что г-н Грюнлих зван к ним в следующее воскресенье отведать телячьего жаркого.
И он явился. Явился в несколько старомодном, но хорошо сшитом широком сюртуке, придававшем ему серьезный и солидный вид, все такой же розовый, улыбающийся, с аккуратно расчесанными на пробор жидкими волосами и пышно взбитыми бакенбардами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36