Такая одухотворенность была в ней, что ему вспомнились губы и глаза ангела, воспевающего Мадонну на картине Боттичелли. Опять, жгучая, как меч, пронзила боль. Зачем надо требовать от нее то, другое? Зачем это беспощадное сраженье с ней? Он отдал бы правую руку, только бы всегда оставаться с нею мягким и нежным, погрузиться, как она, в грезы и мечты о божественном. Нельзя ее обижать. Полу казалось, в ней воплощено вечное девственное начало; и, думая о ее матери, он видел огромные карие глаза девушки, которая испуганно и потрясение вынуждена была расстаться с девичеством, но что-то такое в ней сохранилось, несмотря на ее семерых детей. При их появлении на свет ее, можно сказать, не принимали в расчет, словно они не рождены ею, а ей навязаны. И она не могла дать им волю, ведь они никогда ей не принадлежали.
Миссис Морел заметила, что Пол опять зачастил к Мириам, и поразилась. Он ничего ей не сказал. Не объяснял, не оправдывался. Если он поздно возвращался и мать его укоряла, он хмурился и властно и враждебно ей возражал:
– Я буду приходить, когда хочу. Я уже не мальчик.
– Что ж она держит тебя до такого часу?
– Я сам задерживаюсь, – отвечал Пол.
– И она тебе позволяет? Ну да ладно, – сказала мать.
Не дождавшись сына, она ложилась, а дверь оставляла незапертой и не спала, прислушивалась, пока он не приходил, зачастую очень не скоро. Бесконечно горько ей было, что сын вернулся к Мириам. Однако она поняла, что вмешиваться и дальше бесполезно. Он теперь ходил на Ивовую ферму не мальчиком, но мужчиной. И она уже над ним не властна. Меж матерью и сыном повеяло холодом. Он почти ничем с ней не делился. Отверженная, мать обслуживала его, по-прежнему стряпала для него и рада была надрываться ради него; но лицо ее опять стало ничего не выражающей маской. Кроме домашней работы ей теперь ничего не оставалось; за всем остальным Пол обращался к Мириам. Мать ему этого не прощала. Мириам убила в нем радость и тепло. Мальчиком он был такой веселый, так полон нежной привязанности; теперь же он стал холоднее и все чаще мрачнел и раздражался. Это напоминало матери Уильяма, но с Полом было хуже. Он отдавался своему чувству все больше и лучше понимал, что с ним происходит. Мать знала, как он страдает оттого, что у него нет женщины, и видела, что он ходит к Мириам. Если он что-то решил, его решения не изменит ничто на свете. Миссис Морел устала. Она наконец начала сдавать; для нее все кончено. Она мешает сыну.
Пол оставался непреклонен. Он более или менее представлял себе, что чувствует мать. И это только ожесточало его. Он заставлял себя не прислушиваться к ней, но это было все равно что не прислушиваться к своему здоровью. Это подтачивало его силы, но он упорствовал.
Однажды вечером на Ивовой ферме он откинулся в кресле-качалке. Уже несколько недель он разговаривал с Мириам, но до цели своих разговоров не дошел. Теперь он вдруг сказал:
– Мне уже скоро двадцать четыре.
Мириам была погружена в невеселые думы. Теперь она удивленно на него посмотрела.
– Да. А почему ты вдруг это сказал?
Что-то возникло в воздухе, что ее ужаснуло.
– Сэр Томас Мор говорит, что в двадцать четыре можно жениться.
Мириам странно засмеялась.
– Неужели для этого требуется одобрение сэра Томаса? – сказала она.
– Нет, но примерно в эту пору надо жениться.
– Да, – задумчиво ответила Мириам; и ждала.
– Я не могу на тебе жениться, – медленно продолжал Пол, – сейчас не могу, у нас ведь нет денег, и дома на меня рассчитывают.
Мириам почти уже догадалась, что за этим последует.
– Но я хочу жениться сейчас…
– Хочешь жениться? – переспросила она.
– Женщина… ты понимаешь, о чем я.
Мириам молчала.
– Теперь, наконец, мне это необходимо, – сказал Пол.
– Да, – отозвалась она.
– И ведь ты меня любишь?
Мириам с горечью засмеялась.
– Почему ты этого стыдишься? – сказал он. – Перед своим Богом ты бы этого не стыдилась, почему же стыдишься перед людьми?
– Вовсе нет, – серьезно ответила она. – Я не стыжусь.
– Стыдишься, – с горечью возразил Пол. – И это я виноват. Но ты же знаешь, уж такой я есть… и ничего не могу с собой поделать, ведь знаешь?
– Да, знаю, тут ничего не поделаешь, – ответила Мириам.
– Я невероятно тебя люблю… но чего-то мне не хватает.
– В чем? – спросила она, глядя на него.
– Да в себе! Это я должен стыдиться… как духовный калека. Мне стыдно. И это беда. Ну почему так?
– Не знаю, – ответила Мириам.
– И я не знаю, – повторил Пол. – Может быть, мы оба чересчур пересаливаем с нашей так называемой невинностью? Может быть, такой страх ее потерять и такое отвращение – это своего рода грязь?
В темных глазах Мириам, обращенных на него, вспыхнул страх.
– Ты с ужасом отшатывалась от всего такого, и я заражался от тебя и тоже отшатывался, пожалуй, с еще большим ужасом.
Тихо стало в комнате. Потом Мириам сказала:
– Да, это верно.
– Нас связывает с тобой столько лет душевной близости. У меня такое чувство, что я стою перед тобой почти раздетый. Ты понимаешь?
– Думаю, что да, – ответила она.
– И ты меня любишь?
Она засмеялась.
– Не сердись, – взмолился Пол.
Мириам все смотрела на него, и ей стало его жаль; глаза его потемнели от муки. Жаль его; от их искаженной любви ему еще хуже, чем ей, ведь для нее плотская любовь никогда не будет важна. Неугомонный, он постоянно куда-то ее толкал, старался найти выход. Пускай поступает как хочет и берет у нее что хочет.
– Нет, – мягко сказала она, – я не сержусь.
Она готова была все ради него вынести, готова страдать ради него. Пол подался вперед, и она положила руку ему на колено. Он взял ее руку и поцеловал; но ему стало не по себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158