Что вы позволяете себе?!
— Как же не равный, когда руку поднял.
— Не будем, товарищ, соревноваться в логике. Наша правда сильнее, и вы прекратите свои издевательские шуточки. Вы посмели поднять руку на рабочего и достойны самого жестокого осуждения.
— Суд дело не принимает. Мой супротивник уже был.
— Заставим — и суд примет. Дело не так просто, как вам хочется. Забыли, кто вы и кто этот человек. Рабочий!
— Давайте договоримся о терминах. Что такое рабочий? Нет. Не перебивайте меня. Я не часто имею возможность поговорить со своим начальником. Он рабочий? А я…
— Вы…
— Минуточку. У меня образование, но и у него образование. Он начальник, и я начальник. Я стою у станка — он только командует и распоряжается. Я не имею собственных средств производства — он тоже.
— Вы прекратите лучше эти выверты! Он рабочий…
— Нет уж, позвольте! У него на работе грязь — у меня еще большая. Со мной только золотарь сравниться может. Что вы от меня и моих коллег хотите еще?
— Мы хотим, чтоб вы помнили свое место в классовом обществе и свое место прослойки.
— Вы говорите не из нашего времени. Мы все…
— Нет! Это вы не понимаете, где место ваше и кому служите. Народу, а не своей единичной больничке.
— Моя больничка — для меня больше чем больничка. Я не понимаю ваши речи. Да куда я попал? Что вы сейчас поднимаете митинг, когда я и сам винюсь и сам не знаю, как… Да не в этом дело. Вот вы сейчас защищаете свой ремтрест, по-видимому, сейчас вы всполошились, забегали, заурчали на меня…
— Выбирайте выражения. И не трогайте мой ремтрест. Вы, кажется, действительно думаете, что нет на вас управы? Вы не последний хирург в нашем мире. Найдем.
— За выражения извините, но скажите, где был ваш гнев, когда нужно было помочь в ремонте? Мыслимо, чтоб ремонт в больнице длился больше двух лет? В одном только корпусе?! Куда мы должны класть больных? Или для вас есть другие больницы?
— Мне кажется, разговор становится бесперспективным. Вы не понимаете главного в нашей жизни. Я бы сказал: вы человек не нашей морали. Мы прекращаем с вами разговор.
— Перед уходом я хочу еще раз сказать, что считаю себя виноватым и готов нести любую ответственность. А что касается морали — да, по-видимому, разной, но чья мораль «наша» — неизвестно. Не думаю, что у вас в ремтресте ближе к истине, чем у нас в больнице. К тому же я и не знаю, с кем разговаривал. Вы не представились.
Евгений Максимович ушел, чуть поклонившись одновременно обоим своим собеседникам.
Но до этого ли Петру Ильичу? Стало ли ему легче?
Удовлетворил он свою жажду чести и покоя? Получил ли заслуженое порицание Евгений Максимович, которое бы успокоило его душу?
Евгению Максимовичу, может быть, и стало полегче.
Он ими пренебрег. Пренебрежение иногда помогает. Шла война между скифами и персами. Войска выстроились на поле друг перед другом. Как когда-то было принято. Так сказать, стенка на стенку. И вдруг между войсками побежал заяц. Скифы увидели и, забыв про войну, кинулись с гиканьем вдогонку. Воины Дария настолько перепугались явного пренебрежения к ним и их славе, что быстро освободили поле брани. Пренебрежение победило. Но не думаю, что пренебрежение поможет Евгению Максимовичу.
***
Все вокруг, все начальство, все инстанции, все друзья, все осуждавшие и все одобрявшие, все защищавшие и нападавшие, все противостоявшие — все хотели их примирить. Одни становились на сторону одного, другие поддерживали всей душой другого… Но ведь, по существу, у этих-то двух не было противостояния. Разбились на лагеря окружающие их. Был конфликт — но не было противостояния. Хотели примирить их, а нужно прощение да примирение с самим собой. Один должен был простить себя, другой примириться с собой. И наоборот.
Тот, кто маялся, каялся, бил себя в грудь, готов был подставить голову под любое наказание, не готов был лишь простить. Он разумом понимал, что не прав, но по какому-то счету — справедлив. Он не прощал, потому что думал лишь о своей вине, не понимая, что и он должен простить.
Тот, кто искал утерянное достоинство на развалинах справедливости, и вовсе не помышлял о прощении. С какой стати? Идея прощения просто не приходила ему в голову. Не были приобщены к подобной идее. Повиниться — пожалуйста. Покаяться — тоже. Руки готовы были протянуть, но без прощения. А надо бы стараться, как родители детей своих прощают.
***
Они вернулись с конференции в своем обычном утреннем состоянии: получили привычную накачку, с которой начинался рабочий день и которая вошла в ежедневный больничный ритуал. Сегодня их дополнительно ругали за то, что они не воспитывают своих больных, а те кормят из окон голубей, чем способствуют распространению инфекции. Потом главный врач неожиданно определил их как вредителей, так как в каком-то отделении снятую с ноги гипсовую повязку запихнули в мусоропровод и его проходимость удалось восстановить с большим трудом. Главный сказал, что кишечную непроходимость ликвидировать им легче. Что верно, ибо никого вызывать не надо — хирурги всегда здесь, на месте. Но кто-то все же перевел конференцию в скандал, посетовав на строителей, которые проектируют слишком узкий для больницы мусоропровод. Главный ответил, и так далее. В результате хирурги возвращались из аудитории в состоянии, близком к похмелью: голова гудит, руки дрожат, во рту сохнет, сердце бьется чрезмерно. Некоторое время они сидели в ординаторской, приводили себя в порядок, рассказывали байки или просто перебрасывались бессмысленными репликами. Приведут себя в порядок и лишь потом пойдут к больным, чтоб не сорваться на них, беззащитных перед медициной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49