Через несколько минут покупки уже не было в его руках. И происходило это так
Когда проходил мимо реки или по малолюдной улице или, наоборот, попадал в густой водоворот толпы, — незаметно бросал сверток в воду, или под ворота какого-нибудь дома, или ронял его на панель, — чтоб растоптали прохожие.
Но иногда кто-нибудь замечал, как падала на землю покупка Федора Сухова (чаще всего наблюдательность эту обнаруживали старики и дети), тогда его услужливо окликали, и Сухов, с благодарным бормотанием, подымал сверток, — чтобы через пять минут вновь от него избавиться. Упорство, с каким Федор Сухов старался «терять» эти покупки, объяснялась целиком его душевным состоянием, в котором он находился после знаменательного дня девятого сентября.
Двое суток он поджидал к себе Ардальона Порфирьевича и ни разу за это время не прикоснулся к деньгам вдовы Пострунковой.
Он с волнением ждал той минуты, когда половину всей суммы (которую, кстати сказать, и не считал) заберет с собой Адамейко: как будто оттого, что в дыре подоконника денег станет меньше, — они не так, как теперь, будут устрашать, жечь и без того разгоряченную, плавкую мысль его, Сухова, и беспрерывно почти возвращать память его к роковому хмурому утру, когда убил…
Сознательно совершив ограбление, Сухов гнал от себя все то, что могло бы теперь напоминать об его преступлении. И он боялся денег, которыми завладел. Но, как ни странно на первый взгляд, — он боялся только этих денег, этих червонцев: на каждом из них ему чудился живой, не умерщвленный отпечаток теплых пальцев их мертвой хозяйки.
И, когда впервые решился прикоснуться к этим деньгам, твердо уже знал, как следует с ними поступить.
С первым же червонцем побежал далеко от дома, на Сенную, купил там две коробки папирос, и, когда расправленный спокойной волосатой рукой торговца смятый раньше червонец исчез в дубовой шкатулочке, — Сухов несдержанно радостно крякнул и с такой же несдерживаемой ухмылкой начал пересчитывать сдачу. Вот три трехрублевки, зелененькие, тихие, спокойненькие; вот серебро — спокойное, легкое и шаловливое, как показалось… Это «обыкновенные»: беззлобные, покорные.
Отошел в сторону от торговца и разорвал бандероль на одной из коробок, намереваясь закурить. Внезапная мысль мелькнула остро, предостерегающе: ведь куплено… папиросы-то эти ведь куплены именно на тот червонец?
И — папиросы уже показались мстительным подарком умерщвленного дубовой шкатулкой червонца: они лежали в коробочке тоненькими белыми обрубочками чьих-то похолодевших пальцев.
Сухов злобно сжал в руке обе коробки и бросил их под ноги медленно проходившей сбоку ломовой лошади. Тяжелое копыто вдавило одну из них в грязное земляное тесто; что сталось со второй, Сухов не видел.
Особое суеверие овладело им с этого момента: он каждый день разменивал червонцы вдовы Пострунковой и каждый раз избавлялся от того, что на них покупал.
Дети и сам он — обедали уже все эти дни. Ольге Самсонов не отнес в больницу два крупных, полуфунтовых яблока — антоновки. И не знал еще точно, как следует поступать с деньгами: все еще поджидал к себе Ардальона Порфирьевича. Но тот не приходил.
Встреча же их — последняя встреча на свободе — произошла тогда, когда оба меньше всего ее ожидали. Впрочем, неожиданность ее слабее всего отпечатлелась в сознании Федора Сухова, потому что в этот вечер он был немало пьян, а такое состояние человека, как известно, сильно предрасполагает к тому, что всякая случайность воспринимается как нечто закономерное и должное.
Описанию этой встречи, равно как и пояснению некоторых обстоятельств, не совсем еще ясных, вероятно, читателю, и посвящена следующая, последняя глава нашей повести.
ГЛАВА XVI
Сухов вышел из пивной и, сделав несколько шагов, наткнулся неожиданно на знакомую фигуру Ардальона Порфирьевича: Адамейко стоял у стеклянной витрины кинотеатра и внимательно рассматривал освещенные электрический лампочкой большие глянцевитые фотографии американского фильма. Стоя спиной к Сухову, Ардальон Порфирьевич его не видел. И когда на плечо легла вдруг чья-то тяжелая, твердая рука, Адамейко удивленно оглянулся, никак, однако, не ожидая увидеть безработного наборщика.
— Пойдем… пойдем сюда! — глухим, придавленным голосом сказал тот.
Рука не отпускала сутуловатого, костистого плеча, и пальцы крепко ухватили суконное пальто.
— Пойдем, пойдем, — повторял настойчиво Сухов. — Ты зачем тут картинки смотришь, а? Тебе, гражданин мой Ар-даль-он, не такие картинки нужны… а? Не отпущу теперь! Не отпущу!
— Я и не ухожу… и не хочу уходить, — стараясь казаться равнодушным и спокойным, сказал Ардальон Порфирьевич и протянул ему руку. — Здравствуй. Ну, теперь отпусти…
Он освободил свое плечо и внимательно посмотрел на Сухова.
— Ты выпивши и глупостей наделать можешь — вот что! — тихо и серьезно продолжал Адамейко, опасливо поглядывая по сторонам. — Ты пойди домой, — как друг тебе говорю. Ведь соображать тебе трудно сейчас, — как скажешь? Иди, иди… После это мы с тобой встретимся… Я тут жену свою поджидаю — в кинематограф пойдем.
— Врешь, — не отпущу я тебя! — почти выкрикнул Сухов, и толпившиеся у витрины прохожие с любопытством посмотрели на обоих собеседников. — Слышь, Ардальон: подлости не хочу, не потерплю — р-рабочий я человек, пр-рямой, значит!
Пришлось уступить ему: боясь возможного скандала, Ардальон Порфирьевич взял Сухова под руку и, неестественно тихо посмеиваясь, отвел его в сторону.
— Ведь не соображаешь, плохо соображаешь — вот что! — растерянно повторял Ардальон Порфирьевич, увлекаемый своим спутником в одну из прилегающих к проспекту Рот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57