Но Сухов словно не замечал всего этого, не старался спрятать свое лицо от холодных тяжелых капель дождя, как делал это всю дорогу Ардальон Порфирьевич, глубоко втянувший голову в суконную воронку торчком приподнятого воротника осеннего пальто.
Мысль Федора Сухова ушла теперь от него самого, оставила тело — пустым, нечувствительным ко всему окружающему, механически движущимся. А может быть, оно, тело, оставило ее позади себя: потому что мысль, ползая сейчас на острие взгляда по стиснутым плотно друг к другу незнакомым домам, была бессильна проникнуть вовнутрь какого бы то ни было из них, где должна была, — как знал уже, — проживать такая же незнакомая женщина, — и мысль тогда неожиданно убегала отсюда и останавливалась уже у порога хорошо известной ему, Сухову, квартиры — его собственной.
Мысль должна была опередить действие, но она это делала легче всего, представив его себе в наиболее знакомой обстановке.
Так и было:
Спальня Сухова, маленький шкаф за кроватью, у окна; в комнате какая-то впервые увиденная старая горбатенькая женщина и он сам — Федор Сухов. Как сквозь дымчатые стекла очков, видит он, но не совсем ясно, как бросается он к испуганной горбунье, как хватает ее за сухонькие кисти рук, как куда-то падают эти руки, словно отвалившись… И сразу затем он, Сухов, прячет в карманы толстую пачку аккуратно сложенных денег и — быстро уходит. Вот — четвертый этаж, третий, первый, вымощенный камнем двор, улица, вода канала, весело пробегающий трамвай… И почему-то — теплое, желтое солнце. Вот и все. Нет, не совеем. Еще вот так: горбатенькая старушка подымается с пола — ведь никто же ее не убивал! Горбатенькая старушка только крестится.
— Стой!
Мысль слетела на склизкую сырую панель, и тело почувствовало колкий озноб.
— Стой… — скороговоркой, тихо говорил Адамейко. — Нам переходить на ту сторону. Видишь… зеленый дом? Там. Я переходить буду сейчас. Ты иди этой стороной… понимаешь? А потом, через минуту, тоже переходи — возле ворот встретимся… Предосторожность такая. На всякий случай.
На той стороне — зеленый дом. В ту сторону ни разу не посмотрел раньше, не думал, что там…
Мысль уже потеряла знакомый путь к квартире на Обводном, — Федор Сухов знал теперь, где все это случится…
Через минуту он догнал своего спутника под аркой ворот, где Ардальон Порфирьевич прилежно читал объявления своего жилищного товарищества.
— Я вот пойду туда… к черной лестнице. Видишь? — полушепотом сказал он, стоя спиной к отряхивавшемуся от дождя Сухову. — Ты последи, куда… и — за мной. Если изменить что надо, — там скажу, на лестнице. Видишь — флигель?
Сухов не помнил, как он очутился у входа на черную лестницу, где его поджидал уже хорошо знакомый с расположением квартир Ардальон Порфирьевич.
— Ну, пойдем к дуре! — тихо проговорил он, близко придвинув к Сухову свое мокрое от дождя лицо.
Оно было сейчас серым, линявым — как непросушенный чулок.
— Вытрись, Ардальон… — невольно сказал Сухов.
— Чудак ты, заметь! О чем ты сейчас думаешь!
Но Сухов и сам не знал, о чем, собственно, он сейчас думал. Покуда тихо подымались по лестнице, мысли вдруг склеились, перепутались одна с другой, так что не было уже времени, чувствовал, отделить их друг от друга: сознание окутала тягучая, обессилившая темь.
Он не знал, каким путем они попадут в квартиру вдовы Пострунковой, как и не представлял себе, как все то произойдет. Он почти бездумно следовал за Адамейко.
Обо всем этом и Ардальон Порфирьевич не имел сейчас ясного представления. Но прилив той воли и настойчивости, которую он ощутил в себе сегодня, не покидал его и в этот момент.
Ардальон Порфирьевич был убежден в успехе задуманного им дела, а как должно будет оно через минуту начаться, — об этом не хотелось уже сейчас думать. Он помнил только об одном: это обязательно случится, потому что ему, Ардальону Порфирьевичу, соседка откроет дверь без каких-либо подозрений о цели его прихода. И уже там, в ее квартире, он успеет обдумать возможность для Сухова проникнуть в комнаты Варвары Семеновны.
Однако кое-какой план у обоих участников преступления существовал, и был он предложен еще раньше Ардальоном Адамейко.
О плане этом Ардальон Порфирьевич напомнил Сухову, когда они уже подходили к третьему — последнему этажу.
— Не забудь… Меня первого ударь, — упаду я в обмороке, а потом ты уже к ней, понимаешь?… Чтоб не подозревала на случай чего… помешает если кто…
Сухов молчаливо кивал головой. Он боялся теперь подать свой голос: было страшно — самому не узнать его.
Дойдя до последней площадки, Ардальон Порфирьевич несколько секунд прислушивался, не идет ли кто позади них по лестнице, и, убедившись в полнейшей тишине, быстро шагнул к дверям Пострунковой. Он хотел уже протянуть руку к звонку, но стоявший рядом Сухов остановил его:
— Ардальон! Как же это так… сразу, а? Как же это я… Мгновение Ардальон Порфирьевич о чем-то соображал.
Решимость и сейчас не покидала его.
— Ты вот сюда… непременно сюда! На две минуты только. Как открою я дверь — ты услышишь… Обязательно. Две минуты только…
Он указал рукой на маленькую узкую лестничку с другого края площадки, перебросившую десяток ступенек к приотворенной дверце чердака.
— Вот сюда. Быстрей! Не бойся, никого там нет… Но Ардальон Порфирьевич ошибался.
Как только Сухов скрылся за дверцей чердака, Адамейко дернул ручку звонка, — и через несколько секунд услышал знакомый голос соседки:
— Кого надо?
— Откройте, Варвара Семеновна. Это… я…
Крюк за дверью упал, язычок французского замка мягко отошел в сторону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57