Поняла все…Схватила загаженную материнскую подушечку, прижала ее чистой стороной к лицу и громко, судорожно заплакала.И повторяла, как всегда, свое ласковое, сиротливое имя:— Леночка… Леночка… что сделал, что сделал негодяй?! Леночка!…И упала, рыдая, на нетронутую Розочкину кровать.А внизу ее уже дожидались, а потом на некоторое время внимание всего зала и музыкантов было привлечено неожиданным обстоятельством, и о ней в тот момент никто не вспомнил.Услаждавший весь зал тоскливым и задористым «Шарабаном» пьяный парень, бессмысленно растревоженный и до-вольный своим успехом, теперь уже громко кричал, встав со стула:— Все могу… Удивить могу: я русский!… Во!… Пью, а завтра — по Днепру… во!…— Хы-хы-ха!… — захлебывались смехом столики.— Голым встать?… Могу!… Все могу… Что ни захошь — во!… Все могу: я — рыжий…— Рыжий?! — хохотали вокруг.— Н-да… рыжий… Все могу… и рыжий могу… Что, нет?…У парня была наголо выбрита голова, но бровь была темная, густой тушью.— Хы-хы-ха-а! — не умолкали столики,— Все можешь?… — крикнул вдруг барышник и ударил тяжело по столу кастетом своих колец?… Все?!— Что хошь — могу… Я — легкий!…— Все?… А-а, все?… — барышник словно не знал, что ему пожелать, и мутно вглядывался во всех окружающих.— Дур-рак! Дур-рак! — вдруг гортанным коротким криком упало в зал: это кто-то из присутствующих раздразнил, тыча пилкой в грудку не уснувшего еще попугая Карла.— Ха-ха-ха!… Слыхал, парень: это — про тебя!…— Птица — и та измывается!…— Убей птицу, — не грешно!… — расхохотался барышник; его оплывшая мутная мысль никак не могла ответить на пьяные, смешные выкрики парня; попугай словно толкнул ее.— Не убьешь… Даю заклад за птицу, — а не погубишь!… Йи-менно… легкий ты!… Йименно…И он вытащил из кармана пачку бумажек.— Все могу… Удивить могу… я — русский! Даешь его подлому горлу могилку!!И, растолкав присутствующих, сильно пошатываясь и опрокидывая стулья, парень быстро очутился у висевшей на стенке клетки и с силой рванул ее дверцу.— Что вы делаете?! — крикнула из-за стойки не ожидавшая этого Розочка. — Я милиционера позову…— Хы-хы-ха-а!… — взрывом ответил зал.— Деньгами отвечаю, если он птицу попортит!… — кричал барышник.Парень просунул руку к попугаю, но Карл больно, до кости, укусил его руку.— А-а-а… двенадцать богородиц и тридцать три лярвы!… И он сбросил клетку на пол.Пронзительно застонав, попугай вывалился на землю. И тут бедный Карл нашел свой мучительный конец: тяжелый исступленный сапог человека несколько раз подряд ударил его по умной голове, по мягкому животу.И человек потом, заметив кровь на пыльном сапоге, поставил его на стул и вытер своим цветным, в горошках, носовым платком.— Могу… Все могу!… Видал?! — задыхаясь, не говорил, а стонал уже парень.Одну секунду никто ему не отвечал, — все были поражены. И неожиданно истерическим, визгливым голосом раздалось:— Сволочи… искариоты!… Ведь человека зарезали?! Невин-ненького!…И сидевшая за одним столом с барышником проститутка в яркой, вывалившей тесто тяжелой груди, кофточке закрыла руками судорожно покачивающуюся голову и жалобно, по-бабьи завыла.— Человека зарезали… невинненького!… Тьфу на вас, ироды… И она плюнула, брызнув плевком в густые усы барышника.— Тьфу!…— Почто человека? — глухо упавшим голосом спросил он. -Птица, кажись…Он не спеша вытер рукавом усы.— Человека!… Человека!… — кричала женщина. — Мне чижик, и тот человек!… Все — человеки!…Она, грузно ступая, направилась к выходу.— Хватила, хэ-хэ, баба! Нахухрилась… Никто ее не понял.— Платите за попугая… ах, изверги!… — злобно кричала барышнику Марфа Васильевна. — Вы подстрекали пьяного мальчишку…Она выбежала уже из кухни и наводила порядок в зале:— Граждане, попрошу здесь не шуметь, а то я позову милицию… Здесь не кабак…— Хуже — убийцы! — тихо, еле сдерживая себя, сказала стоявшая у дверей Елена Ивановна.Спустившись вниз, она натолкнулась на сцену с попутаем.— Убийцы… убийцы… — повторяла она, забыв уже на минуту свое горе, но никто не слышал ее слов.— Платить… а?… — тихо бормотал пьяный барышник, схваченный за руку Марфой Васильевной. — Плачу!Вдруг вырвал он руку и крепко ударил ею по столу.— Сколько… а?… Плачу!…И он быстро, с ожесточением, начал выбрасывать из кармана бумажки, и одну из них, упавшую на пол, подняла украдкой и спрятала за чулок оставшаяся сидеть за столом проститутка.— Довольно?… плачу!… Половину жеребца своего уплачу… На! Нa! На! — бросал он Марфе Васильевне мятые бумажки, — тут тебе и за кофе… на!… И за пиво… и за пирожки… и за смерть птицы… на!…Он, расталкивая присутствующих, направился к двери. За ним поднялась и проститутка.— Прощай, честна компания! Где парень… где парень тот? Одолел он меня…Но парня уже не было в зале.…Многие уходили из кафе, но их место занимали другие, загнанные сюда упавшим на город ночным тяжелым дождем, перешедшим на время в раскатистую короткую грозу.Ветер бросал в окна крутые потоки воды, и казалось, что вот-вот прорвут они тонкую похрустывающую пленку захлебнувшегося стекла.— Как ярмарка, так завсегда дождь… — сказал кто-то за столиком. — Уж замечайте: как Спас, так и льет сверху. А говорят еще — Бога нету! А?…Громыхал гром, — и вздрагивали, мерцая, желтые, испуганные ресницы в стекле электрических лампочек. И пока была гроза, — люди заметно притихли, и медленно, нерешительно текло пиво в слегка подпрыгивающие при ударах грома стаканы. И не решался Турба взять с пианино свою исправленную уже скрипку.Но вот гром сменился только глухим, шедшим издалека басистым ворчаньем, а потоки дождя — мелкой бессильной слюной, и хлынуло опять по залу, оживленно и радостно, десятком голосов:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21