Она просила отца убедить графа не покидать цитадели, не зайдя хотя бы на минуту в замок. Комендант, уважая чувства дочери, немедленно вернулся в цитадель и, не найдя более удобного случая, так как граф Ф. все время переходил с места на место, будучи занят всевозможными военными распоряжениями, передал ему желание своей растроганной дочери на валу, где тот производил смотр поредевшим в бою ротам. Граф уверил его, что он только и ждет той минуты, когда ему удастся хоть ненадолго освободиться от своих дел, чтобы засвидетельствовать маркизе свою преданность. Он осведомился, как она себя чувствует, но подошедшие в это время с донесениями офицеры снова вовлекли его в сумятицу военных действий. Когда наступил день, прибыл командующий русскими войсками и осмотрел цитадель. Он выразил коменданту свое уважение, высказал сожаление, что счастье не оказало его мужеству надлежащей поддержки, и отпустил его на честное слово, предоставив ему отправиться, куда ему будет угодно. Комендант заверил его в своей признательности, добавив, что он за этот день многим обязан русским вообще, особенно же молодому графу Ф., подполковнику Т-ского стрелкового батальона. Генерал спросил, что, собственно, произошло, и, когда ему рассказали о преступном покушении на дочь коменданта, он выразил сильнейшее негодование. Он вызвал графа Ф. Высказав сначала в кратких словах похвалу его благородному поведению, — при этом все лицо графа вспыхнуло горячим румянцем, — он в заключение заявил, что велит расстрелять мерзавцев, позорящих имя своего императора, и велел указать, кто они.
Граф Ф. смущенно и сбивчиво заявил, что он не в состоянии назвать их имена, ибо при слабом мерцании фонарей во дворе замка он не мог разглядеть их лиц. Генерал, слыхавший, что в то время замок уже был охвачен пламенем, выразил по этому поводу свое удивление; он заметил при этом, что даже ночью хорошо знакомых людей можно признать по голосу, и, поскольку граф в смущении только пожал плечами, приказал произвести с возможной энергией строжайшее расследование этого дела. В это время кто-то, протеснившись вперед из задних рядов, доложил, что одного из раненных графом Ф. злодеев, упавшего в коридоре, слуги коменданта перетащили в отдельную каморку и что он все еще там находится. Генерал тотчас приказал привести его под конвоем, коротко допросить и расстрелять всю шайку, состоявшую из пяти человек, после того как тот назвал всех пятерых по именам. Покончив с этим делом, генерал, оставив в цитадели небольшой гарнизон, отдал остальным войскам приказ о выступлении; офицеры поспешно разошлись к своим частям; граф Ф. среди общей суматохи подошел к коменданту и выразил ему сожаление, что вынужден при таких обстоятельствах просить почтительнейше передать маркизе его поклон, и менее чем через час русские покинули крепость.
Семейство коменданта подумывало о том, как бы в будущем найти случай тем или иным образом выразить графу свою признательность; но сколь велик был их ужас, когда они узнали, что граф в тот самый день, когда он покинул цитадель, был убит в стычке с неприятельскими войсками. Курьер, привезший это известие в М., видел собственными глазами, как его, смертельно раненного в грудь, переносили в П., где, по достоверным сведениям, он скончался в то мгновение, когда принесшие его солдаты хотели снять его с носилок. Комендант, лично отправившийся в почтовую контору и расспросивший о подробностях этого происшествия, узнал еще, что в тот самый миг, когда пуля поразила его на поле битвы, он воскликнул: «Джульетта! Эта пуля отомстила за тебя!» — после чего его уста сомкнулись навеки. Маркиза была безутешна, что упустила случай броситься к его ногам. Она упрекала себя, что после его отказа зайти в замок, обусловленного, как она полагала, его скромностью, она не пошла к нему сама, она пожалела о своей несчастной тезке, о которой он вспомнил перед самой смертью; тщетно пыталась она ее разыскать, дабы сообщить ей об этом печальном и трогательном происшествии, и понадобилось несколько месяцев, прежде чем она сама о нем забыла.
Семейству Г. пришлось теперь очистить дом коменданта для русского генерала. Сначала подумывали о том, чтобы перебраться в одно из поместий коменданта, чего очень желала маркиза, но так как полковник не любил деревенской жизни, то семейство наняло дом в городе и стало в нем устраиваться на постоянное жительство. Все вошло теперь в прежнюю колею. Маркиза после продолжительного перерыва снова принялась за обучение своих детей, а в свободные часы опять садилась за свой мольберт и книги; но тут, будучи вообще самой богиней здоровья, она вдруг стала испытывать частое недомогание, которое целыми неделями делало ее неспособной бывать в обществе. Она страдала тошнотами, головокружениями и обмороками, решительно не понимая, что с нею делается. Однажды утром, когда вся семья сидела за чаем и отец на минуту отлучился из комнаты, маркиза, очнувшись от продолжительного забытья, обратилась к своей матери со словами:
— Если бы какая-нибудь женщина мне сказала, что она испытывает то, что я только что ошутила, взяв в руку чашку чая, я бы подумала про себя, что она в положении.
Госпожа Г. ответила, что не понимает ее. Тогда маркиза пояснила, что у нее только что было точно такое же ощущение, какое она испытывала тогда, когда была беременна своей второй дочерью. Госпожа Г. засмеялась и сказала, что, пожалуй, она родит Фантаза.
— В таком случае, по крайней мере, Морфей или какой-либо сон из его свиты оказался бы его отцом, — отвечала шутливо маркиза.
Но вошедший в эту минуту полковник прервал этот разговор, а так как маркиза через несколько дней оправилась, то и предмет разговора скоро был забыт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15