В глинобитном очаге, сооруженном в углу, тлели угли, от него наружу вел полый ствол дерева, по которому выходил дым.
– Мое изобретение, – смеясь, объявил Безансон. – Такой очаг в каждом доме. И, клянусь вам, действует.
Бросив на угли несколько сосновых шишек, которые тут же, ворча, занялись, он поставил на огонь кастрюлю, предварительно вылив в нее кувшин красного вина. Приятный запах вина, смешанный с дымком, наполнил комнату. Пьер и Матье уселись на чурбанах и протянули к огню руки и ноги. Стоило Матье выпить горячего вина и съесть черного хлеба с салом, которым угостил их Безансон, как его начало клонить в сон.
– Ложитесь-ка спать, – сказал хозяин. – А мы пойдем за вашим вторым фургоном.
Пьер стал было возражать: он-де тоже пойдет, но его перебил заливистый птичий смех.
– А что прикажешь нам делать с молодцом, который возьмет, да и уснет по дороге? – осведомился Безансон. – Давайте-ка ложитесь и не думайте ни о чем.
В комнате стояли широкие, сплетенные из ветвей лежанки, где могли уместиться четыре человека. Матье и Пьер развесили одежду у огня и улеглись, натянув на себя одеяла. Безансон ушел, и Матье долго лежал на боку, глядя, как на фоне светящегося очага от вещей поднимается пар. Безансон подложил в огонь две чурки, и они ярко горели, рассыпая время от времени снопы искр. Так хорошо было очутиться здесь после стольких трудов и тревог, и, однако же, Матье, только что дремавший на своих нарах, никак не мог заснуть. Тяготы пути были позади, и снова перед ним возник взгляд отца Буасси, снова вспомнилась Антуанетта. Оба они стояли между ним и огнем, прозрачные и в то же время удивительно реальные. Иногда к ним присоединялось страдальческое лицо его жены, каким оно было в ту пору, когда болезнь, снедающая Жоаннеса, уже подкосила ее.
Сломленный усталостью, возница из Эгльпьера безучастно смотрел на возникшие перед ним лица. Он не пытался ни отогнать от себя видения, ни удержать их. Не знал даже, проклинать ему эти образы или взывать к ним. Они стояли, недвижные и бессловесные, как если бы оцепенение, владевшее Матье, сковало и их.
Все стало расплываться, мешаться, как вдруг отворилась дверь. Вместе с цирюльником, чье лицо как раз возникло перед Матье, появился старик. Возница сделал над собой усилие и приподнялся на локте.
– Лежи, лежи, – сказал старик. – Ты устал и вправе отдохнуть. Я – Жак д'Этерноз, советник из Шапуа. Я здесь старейшина в этой маленькой общине беженцев, и потому за все в ответе. Данной мне властью я готов принять вас в наше сообщество, но я должен задать вам один вопрос… А ты – ты должен ответить мне со всей честностью, если не хочешь погубить жизнь свою и душу.
Советник умолк, и Матье понял, что седовласый старец с орлиным лицом ждет, когда он заговорит.
– Спрашивайте, – сказал он, – я отвечу вам со всей честностью.
– Клянешься?
– Клянусь.
– Хорошо. У меня нет оснований в тебе сомневаться. Тогда скажи мне, там, откуда вы пришли, вы не встречались с чумными?
Матье подскочил. Может, Мари сказала? Должно быть, страх отразился на его лице, но старик истолковал это по-своему и поспешил успокоить его:
– Не пугайся, мой мальчик. У твоего друга не чума. Цирюльник точно установил это. А то, что тебя так напугало одно упоминание о ней, в достаточной мере показывает, что ты никогда не встречался с этой болезнью… А теперь спи, друг мой, и прости, что я нарушил твой отдых, но ты должен понимать, что мой долг – беречь от беды нашу маленькую общину, которая сделала все, чтобы укрыться от нее.
У Матье перехватило дыхание. Он лишь кивнул и проводил взглядом мужчин, направившихся к выходу. Рядом с ним Пьер, которого разбудили голоса, лежал, не шевелясь. Когда дверь закрылась, он тихо сказал:
– Ты правильно сделал… Ежели б ты сказал, откуда ты, они бы всех нас вышвырнули отсюда… А тогда нам бы только и оставалось, что подыхать на морозе… Спи… Я больше не могу… Не могу…
Он пробурчал что-то невнятное и забылся сном.
20
Когда Матье проснулся, голова у него была налита свинцом, будто он проспал много дней. И все-таки усталость не прошла. Она дремала в нем, заполняя собой все тело, руки, ноги, словно притаившийся зверь. И она куснула Матье, лишь только он пошевелился.
Он приподнялся, и плетенка заскрипела, качнувшись на подпорках. Тогда он сел, свесив ноги, и поглядел на очаг, где краснело несколько головешек. Он принялся натягивать одежду, которая высохла лишь местами, и подумал, что спал он, наверное, не так долго, как ему показалось вначале.
Голова отходила от сна дольше, чем тело, но наконец и она заработала. И Матье вспомнил слова старого советника.
Как бы он, Матье, поступил, если бы старик не застал его своим вопросом врасплох? И как он поступит, когда снова увидит советника? Имеет ли он право молчать? Если он носит в себе заразу, он наверняка уже передал ее другим. А ведь тут малыши, и, может, из-за него они умрут так же, как умирают дети в бараках.
– Первые же холода убьют заразу.
Матье несколько раз повторил эти слова отца Буасси, но внутри него звучал другой голос:
«Будь ты проклят… Ты не захотел увести меня с собой, так пусть страшная болезнь нападет на тебя и на всех тех, к кому ты только подойдешь!»
Голос был резкий, металлический, и перед ним возникали глаза Антуанетты.
Он шагнул было к двери, как вдруг она тихонько отворилась. Вошел Безансон, поглядел на постель и шепотом проговорил, замахав своими большими руками, в которых он что-то держал.
– Дай ему поспать. Молодой еще… Я пришел, чтоб подбросить дровишек. Ты проспал всего два часа – маловато.
– Хватит, – прошептал Матье.
– Поесть хочешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78