Вернулась к двери, прислушалась: теперь говорили еще тише, совсем не слышно. Салли уселась на краю кровати. На душе у нее было тревожно, руки-ноги дрожали — из-за ветра, наверное, как он воет! Посмотрела на часы: первый час!
Надо заснуть, она это понимала. Но о сне не могло быть и речи. Взгляд ее упал на книжонку в бумажном переплете, и, поколебавшись, Салли взяла ее в руки. Открыла на том месте, где кончила читать. Но на раскрытой странице ей с прежней отчетливостью увиделся тот незваный призрачный гость, который тогда стоял у почтового ящика. Она с трудом подняла на кровать ноги и откинулась на спину; надо было только поправить подушку. Достать до подушки было нелегко, но она справилась, опустила на мягкое голову и, держа перед собой книжку, закрыла глаза. И снова ей привиделся тот призрак, но уже не так отчетливо, теперь с ним смешался голос Лейна Уокера и ощущение полного коридора народу, и, главное, неловкость от того, что мексиканец мог принять ее за расистку. Она открыла глаза — все в комнате стало вдруг четким и твердым, все встало на свои места. Салли заглянула в книжку и сама не заметила, как сразу же опять погрузилась в чтение.

11
ИСКУССТВО И СВОБОДА

В восемнадцати милях от мексиканского побережья из лона тихоокеанских вод вставал Утес Погибших Душ, подобный то ли темному полуразрушенному природному замку, то ли чернотрубному заводу, остатку некой погибшей цивилизации. На дальнем подступе к нему прямо в море торчал одинокий зеленоватый каменный столб наподобие сталагмита — знак гостеприимства, статуя Свободы без факела и без лица. Остров густо топорщился растительностью, однако с пролысинами, словно шелудивый зверь. Растительность вся была бурая или серая, бесплодная, безымянная: здесь неприглядный, скрюченный кактус, там непроходимый колючий кустарник, в котором скрывались страшные обрывы, скелеты рептилий, старые консервные банки.
— Уголок не очень живописный, — признал Сантисилья, — но вполне подходящий для раздумий. Здесь ничто не отвлекает разум, если, понятно, вы обеспечены провизией. Ничто не смущает духа в том смысле, о каком писал Спиноза.
— Спиноза? — вежливо переспросила Джейн, глядя на него поверх очков.
Сантисилья протянул было к ней руку, но передумал и не стал ее трогать.
— Спиноза пишет, что человек, если он голодный или рассерженный, не свободен в своих рассуждениях. Мудрым может быть только свободный.
— А-а, вот что, — сказала Джейн. Она сдвинула на затылок свою сине-бело-красную кепочку, просунула руку под локоть Питеру Вагнеру и посмотрела на небо, будто хотела запомнить его навсегда. Они приближались к входу в черный туннель.
— Идеальное место, чтобы прочистить мозги, — продолжал Сантисилья. — Вспоминаешь Патмос, где было написано «Откровение» святого Иоанна. — Он улыбнулся удрученно. — Мы никогда не используем эту возможность.
— Ну, вы-то ее используете, — возразила Джейн.
— Разве что, может быть, на этот раз.
Вдруг ее задранное кверху лицо выразило изумление.
— Смотрите! — крикнула она и ткнула пальцем в небо.
Сантисилья, сделав руку козырьком, взглянул наверх, но ничего не увидел.
— Что там?
— Не знаю, может, показалось, — помолчав, сказала она и тревожно улыбнулась.
— А что это было? — настаивал Сантисилья.
Она покачала головой.
Темнота скрыла их лица: начался туннель.
Скованные одной цепью, «Воинственный» и «Необузданный» продирались по узкому крытому протоку, зазор между бортами и каменными стенами в отдельных местах был не более фута. Питер Вагнер с помощью своих товарищей маневрировал при свете факела, ориентируясь на эхо, медленно, трудно, и вдруг туннель кончился широким подземным озером. Прихватив лишь самое необходимое, они кое-как, цепляясь пальцами рук и ног, выкарабкались через тесный колодец, напоминающий заброшенную шахту, на высокую, залитую солнцем площадку, где имелась прозрачная пресная вода, купоросно-зеленая и довольно отталкивающая. Джейн держала Питера Вагнера под руку с одной стороны, безмолвный индеец — с другой. В полной тишине слышалось только тихое недовольное похрюкивание пернатых, питающихся ящерицами. Воздух был теплый и сахаристый.
Питер Вагнер уселся на камень, подперев кулаками подбородок, вперив глаза в никуда. Он не сознавал, что во всех своих потребностях зависел теперь от Джейн и от индейца. Ум его бездействовал: удар, нанесенный Сантисильей, причинил ему сотрясение мозга, и три последующих дня выпали из его сознания, как камни, хотя в любую данную секунду он мог с успехом выполнить все, что ему велели. Но провал в памяти — единственное, что он отчетливо сознавал, — действовал раздражающе.
— Удобное место для раздумий, — промямлил он туманно. — Мы все должны хорошенько подумать.
Джейн взяла его руку и поцеловала.
Проходили часы. Джейн время от времени поглядывала на Питера Вагнера с состраданием, впрочем не большим, чем прежде. Она писала письма — своего рода маленькие произведения искусства — мамочке и дяде Фреду. «Мы причалили в прелестной бухточке на мексиканском побережье, совсем не загаженном туристами». Но сколько она ни поглядывала на Питера Вагнера, он оставался недвижен. Недвижен был и индеец, торчавший, точно каменная скала, у него за спиной. Лютер Сантисилья стоял ниже у ручья, в своей белой рубахе с галстуком, в темных очках, и курил. Просто табак. Сигару. Танцор валялся в тени под скалой, с ног до головы покрытый ящерицами, и улыбался во сне. Он потерял память. И мистер Ангел тоже. Мистер Ангел сидел среди черных камней у ручья, не замечая сновавших по нему ящериц, и учил одну рябенькую ящерку карабкаться вверх по палочке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156