Но тут вмешались другие ребята и закричали на Зелинского. Большинство оказалось за Романа.
— Снимай портреты! Долой! — вопили ребята» Сбегали на кухню, притащили стремянку, и Роман с Пуговочкиным полезли за портретами.
Под бешеное «ура» стащили бородатого Александра и уже принялись за Николая. Но тут на шум прибежала Гликерия Петровна.
Класс позорно струсил. Мгновенно все очутились на своих местах, и только Роман с Пуговочкиным застыли у стремянки.
Гликерия Петровна оглядела класс, потом подошла к стремянке.
— Вы сняли?
— Мы, — сказал хмуро Пуговочкин.
— Зачем? Они вам мешали?
— Цари, — опять буркнул Пуговочкин.
— Дурак, — захихикали на партах, где сидела компания Зелинского.
Гликерия Петровна долго молчала, потом, отвернувшись, не глядя сказала:
— Повесь на место.
— На место, — захихикали на партах. — Вешай!..
Но Пуговочкин не двинулся с места. Гликерия Петровна обернулась.
— На место! — резко крикнула она.
Роман дернулся к портрету, а Пуговочкин стоял, хмуро поглядывая на учительницу, потом повернулся и, дойдя до своей парты, сел.
— Вон! — крикнула Гликерия Петровна. Пуговочкин встал и вышел.
В марте начались экзамены. Роман окончил начальную школу с хорошими отметками.
Теперь он целыми днями пропадал на улице. Все было ново и интересно. Каждый день ходили демонстрации. Появилось много солдат и матросов. Они гуляли по городу с девушками. Высыпали на панели тысячи торговок и торговцев. Они продавали семечки, яблоки, мармелад и книжки про Распутина.
В садах играла музыка и все дорожки были забиты гуляющими.
Было везде весело и празднично. Даже не верилось, что война еще не окончена. Все как будто забыли о ней.
С фронта самовольно стали возвращаться солдаты. Это еще больше усиливало впечатление, что война окончена.
Однажды вечером, когда Рожновы всей семьей пили чай с ржаными лепешками, испеченными бабушкой, в дверь тихонько стукнули, потом загремели тяжелые шаги, и в комнату вошел солдат. Солдат был в потрепанной грязной шинели, в папахе и с большим вещевым мешком за плечами. Из-под поднятого воротника видна была светлая курчавая бородка.
— Вам кого? — спросила несмело мать, выходя ему навстречу.
Солдат, медля с ответом, оглядел комнату, потом улыбнулся и спросил:
— Любовь Никифоровна здесь живет?
— Здесь, — сказала мать и вдруг, тихо вскрикнув, кинулась обнимать солдата.
— Александр!
— Шуратка! Внучек, дорогой ты мой! — запричитала бабушка.
Теперь и все узнали солдата. Бросились к нему, тормошили, наперебой обнимали.
Александр по очереди перецеловался со всеми, потом сбросил на пол мешок, разделся и пошел умываться. Мать, бабушка и Роман побежав ли за ним. Они толкались вокруг рукомойника, помогая ему, но больше мешали.
Опять все уселись за стол. Опять пили чай, хотя была глубокая ночь. Александр до рассвета рассказывал о фронте, о войне, о страшных «чемоданах», о революции в окопах. Рассказывал про большевиков, как они с фронта бегут. Называл их изменниками.
— А ты-то совсем приехал?
— Нет, — сказал Александр. — Мы, фронтовики, приехали тыл чистить. Много тут паразитов развелось, а на фронте воевать некому и незачем.
Жара душила город. Зеленая стена пыли повисла над улицами. Люди едва передвигали ноги. Собаки лениво трусили, высунув языки и часто дыша. По улицам бегали мальчишки с четвертными бутылями в руках. Бутыли были наполнены зеленоватой и розовой водой.
— Квасу! Клюквенного, лимонного! — кричали мальчишки.
Роман забрался за пушки памятника. Лег в тень на траву и стал смотреть на улицу, на извозчика, который напрасно понукал остановившуюся лошадь.
Недалеко от Романа на камне сидел парень. Лицо парня, давно не бритое и заросшее грязью, было весело. На парне едва держались рваная рубаха и синие крестьянские шаровары. Рядом с ним лежали толстая суковатая палка и мешок. Парень часто поглядывал на Романа. Он тоже следил за извозчиком, а когда тот бросил кнут, подошел и ударил лошадь кулаком по морде, парень не выдержал и выругался.
— Вот сволочь! — сказал он, оборачиваясь к Роману. — Думает, лучше будет. Самого бы так съездить по рылу.
— Не понравилось бы, — сказал Роман. Наконец лошадь пошла. Говорить было не о
чем. Парень достал из мешка хлеб и стал есть.
— Недалеко, верно, живешь-то? — спросил парень неожиданно.
— А вон в том доме, — ответил Роман.
— Большой дом!
— Порядочный.
— А как тебя звать?
— Роман. А тебе зачем?
— Да так, — парень вдруг засмеялся и замолчал, пристально разглядывая Романа.
Роман перестал обращать на него внимание. Задумался. Глядя на пыльную траву сада, он вспоминал, как когда-то здесь гуляли кантонисты и собиралась шайка «Саламандра». Теперь все исчезло. Около памятника по вечерам собирались солдаты, пели песни, тирликали на гармошке.
«Когда-то здесь и Колька гулял с ребятами», — подумал Роман. Где-то он теперь? Писем от него совсем не приходило. Если на фронте еще, то почему не едет домой? Ведь Шурка приехал же.
— Паренек, а нет ли у тебя закурить? — спросил оборванец неожиданно.
Роман вздрогнул. Минуту соображал, потом, кивнув головой, полез в карман. Оборванец взял папироску и чиркнул спичкой. Роман тоже закурил.
— Давно куришь-то?
— А тебе что за дело?
— Значит, есть дело, если спрашиваю, — и парень снова улыбнулся.
«Чего он скалится?» — подумал Роман, внимательно и осторожно приглядываясь к парню.
Оборванец затянулся, пустил струйкой дым и сказал:
— А ведь я тебя знаю.
— Соври лучше, — сплюнув, спокойно ответил Роман.
— И врать не буду, — ухмыльнулся парень. — Не только тебя, а всех родных твоих знаю и, где живешь, знаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59