- Ты смешной, мой маленький Жан. Ты думаешь, я плачу оттого, что ты меня бросил? Я взволнована, потому что, когда я смотрю на вас, во мне оживают воспоминания. Вспоминаю свою молодость и того, кого я любила. Когда я была молодой, я была способна потерять голову. Теперь нет. Это и вызывает у меня слезы. Ты… - Она улыбнулась довольно жестко. - Ты… ты хороший мальчик.
Она встала, подошла к Алине и поцеловала ее. Она не выпускала ее руки из своих.
- Вы прелестны. Навестите меня как-нибудь. Я вам покажу фотографии. Она повернулась ко мне и коснулась рукой моей щеки, кажется вполне благодушно.
- А ты, дружок, своей внешностью обманываешь людей. Глядя на тебя, думаешь - настоящий мужчина, крутой, а… - Она засмеялась. -…а оказывается, ты Жанно, мой Зайчик!
- Извините меня, мадемуазель Кора.
- Никогда не видела парня, который был бы так не похож на себя.
- Я не нарочно, мадемуазель Кора.
- Знаю. Бедная Франция!
Она ушла. Алина проводила ее до двери. Я слышал, как они обещали друг другу снова встретиться. Я пошел на кухню выпить стакан воды, а когда вернулся в комнату, Алины там еще не было. Я открыл дверь и увидел, что мадемуазель Кора рыдает, а Алина ее обнимает.
Я крикнул:
- Мадемуазель Кора!
И я вошел в лифт. Алина тоже плакала. А я не мог, я был слишком взволнован.
- Если бы вы только знали, сколько слез я из-за него пролила!
- Из-за меня, мадемуазель Кора? Из-за меня?
- Если бы он не спустился как-то вечером в туалет пописать, я и сейчас еще дежурила бы там, а ведь прежде я никогда никого не любила так, как я его сейчас люблю. Вы не можете знать, этого нельзя понять, пока молод. Но до чего же он злопамятен!
Я испытал огромное облегчение оттого, что меня оправдали, что с меня снято подозрение насчет ее любви ко мне, и в порыве благодарности я ее поцеловал.
- Он не злопамятен, мадемуазель Кора, он робеет! Он хотел бы вам позвонить, но не смеет. Он считает, что слишком стар для вас!
- Он тебе в самом деле это сказал или ты хочешь просто доставить мне удовольствие?
- Сегодня, совсем недавно. Ему даже пришлось прилечь, настолько он расстроился из-за своего возраста. Ему сегодня исполнилось восемьдесят пять, но подумаешь, в Ницце немало стариков куда старше его.
- Это правда.
- Ему хотелось бы начать новую жизнь с вами, но он боится себе это разрешить!
- Что ж, скажи ему…
Она не смогла этого выговорить, это было во взгляде.
- Скажу, мадемуазель Кора, вы можете на меня рассчитывать!
Она снова вытерла глаза, а потом вошла в лифт, помахав нам рукой, прежде чем исчезнуть с лифтом в шахте. Мы вернулись домой. Алина прислонилась к двери. Ей нужно было что-то укрепляющее. Прежде, в старое время, просто говорили "сердечное". Нет ничего лучше смеха. Я ей сказал:
- Нам здорово повезло.
Она открыла глаза.
- В каком смысле?
- Мы тоже могли бы быть старыми.
- Кончай, ну кончай!
- Но это же правда. Никогда этому достаточно не нарадуешься! Мне даже захотелось приклеить себе фальшивые усы, но я не обнаружил их в кармане.

42

Я предупредил на службе SOS, что все, что ухожу от них, буду теперь снова чинить всякие поломки в квартирах - водопровод, центральное отопление, электричество, бытовую технику, но только то, что не имеет никакого отношения к человеческим душам.
Я вкалывал десять часов в день, возился с тем, что сломалось, и когда мне удавалось что-нибудь привести в порядок, у меня улучшалось настроение. Я люблю утечки воды, лопнувшие трубы, разбитые стекла, которые нужно заменить, ключи, которые заедает. А кроме этого была только Алина. Я даже хотел было разорвать фотографию чайки, увязающей в нефтяном пятне, настолько мне было теперь на нее наплевать, но в последнюю минуту все же не смог этого сделать. С каждым днем я любил мадемуазель Кору еще больше, хотя она была здесь ни при чем, а просто это было мое общее состояние. Я еще никак не мог ограничиться двухкомнатной квартирой площадью в восемьдесят квадратных метров. Как-то ночью я проснулся смеясь, потому что мне приснилось, что я стою у входа в метро и раздаю прохожим счастливые билеты. Каждый день я навещал месье Соломона, чтобы знать, как он поправляется после своего восьмидесятипятилетия, - я ждал подходящий момент для своей последней человеческой починки. То я заставал его в кресле, обитом настоящей кожей, то за столом филателиста с лупой в глазу, то склоненным над коллекцией почтовых открыток, где речь шла о нежных поцелуях и заверениях в любви. Глаза его стали еще темнее, и в них было меньше всполохов, но я чувствовал, что внутри он не совсем погас и постепенно вновь обретал прежнее дыхание. Он мне сказал, что собирается продать свою коллекцию марок.
- Пришло время подумать о другом.
- Не надо думать о другом, месье Соломон. С вашей железной конституцией вам незачем об этом думать.
Мой ответ его позабавил, я видел, как у него в глазах вспыхнули искорки. Он стал барабанить пальцами по столу. Я всегда буду помнить его руки с длинными, тонкими, бледными пальцами, пальцами виртуоза, как говорится.
- Я всегда буду помнить ваши руки, месье Соломон.
Лицо его еще больше посветлело. Он любил, когда я говорил простые вещи, это приуменьшало важность сказанного.
- Ну и шутник же ты, Жанно.
- Да, я очень многим вам обязан, месье Соломон.
- Может, займусь чем-нибудь другим. С марками я уже сделал, что мог, подхожу к концу коллекции. Теперь меня искушают старинные изделия из слоновой кости…
Мы оба посмеялись.
- Я хотел поговорить с вами о мадемуазель Коре.
- Как она поживает? Я надеюсь, ты продолжаешь ею заниматься?
- Спасибо, месье Соломон, это мило с вашей стороны, что вы обо мне подумали. Всполохи в глазах снова появились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81