Они вошли. Замначальника управления Лотар и двое молодых из сектора проверки, Бран-кадье и Ламбержак.
— Рад вас видеть, — сказал я им.
На самом деле я был бы рад провалиться сквозь землю. В моей двухкомнатушке прихожей практически нет, шаг — и сразу попадаешь в гостиную. Они без колебаний сделали этот шаг… Мадемуазель Дрейфус обернулась и посмотрела на меня с мягкой улыбкой. Зато другие…
На Голубчика они и не взглянули.
Они пожирали глазами стол.
Букетик ландышей.
Пару чайных чашек.
И пару салфеток сердечком, будь они неладны.
Всего по паре, все накрыто для пары сердец.
Их насмешливые взгляды сразили меня наповал, но, соблюдая приличия, я не дал себе воли и остался полуживым.
Какое коварство! Какая сокрушительная жестокость!
Я стоял словно голый, а все вокруг сотрясалось беззвучным смехом. Самоубийство не для меня, я человек маленький, у смерти найдутся клиенты покрупнее. На сенсацию я не тяну ни качеством, ни количеством.
Конечно, я не имел на все это права. На ландыши, скамейку под каштанами в Люксембургском саду, подворотни, чайный сервиз на две персоны и пару салфеточных сердечек.
Никакого права, ведь мне ничего не обещали. Просто что-то как будто проклюнулось в кабине лифта.
Надежда — это ошибка, свойственная человеческой натуре.
— Очень мило, — сказала мадемуазель Дрейфус, глядя на сердечки.
Те трое тоже не сводили с них глаз. Так и впились, вцепились мертвой хваткой.
— Такое может вкрасться даже в работу IBM, — промямлил я.
Ошибка, фактор ошибки может вмешаться даже в самые совершенные системы — вот что я хотел сказать, но не ради оправдания, я ведь только следовал природе.
— Стиль ретро, — произнес я далее с героическим усилием, чтобы выручить сердечные салфетки — я чувствовал себя настолько слабым, что мне было необходимо кому-нибудь помочь.
— По-моему, нас тут многовато, — заметил догадливый Ламбержак. — Мы, пожалуй, вас оставим.
Оба приятеля поддержали его. Издевательство чистой воды, хотя они не подавали виду. Но я-то понял.
Я приготовился защищать Голубчика. Как бы между прочим опустил руку в карман пиджака. Тревожные сирены взвыли на пороге сердца, я напружинился и занял круговую оборону. Мой подпольный шеф Жан Мулен когда-то тоже попал в ловушку и был схвачен гестапо в Калюире. Голубчик безмятежным клубком лежал в кресле, вполглаза поглядывал на всех с величавым презрением. Ни дать ни взять особь другого вида. Безупречная маскировка, и бумаги в полном порядке. Жан Мулен умер, но не выдал себя.
— Интересно, каково живется удаву? — спросил Бранкадье, подчиненный Ламбержака.
— Ничего, привык, — ответил я.
— Привычка — вторая натура, — глубокомысленно изрек Ламбержак.
Я сухо подтвердил:
— Именно. Кем быть — распоряжается случай, а там уж выкручивайся как знаешь.
— Приспособление к среде, — сказал Ламбержак.
— Приспособление — это и есть среда, — поправил я.
— А что они едят? — спросил Бранкадье.
Тут я заметил, что Лотар и мадемуазель Дрейфус пошли на кухню. Смотрят в холодильнике, что я ем!
Я застыл в немом негодовании.
Удавы не нападают на человека. Это все клевета, и Голубчик мирно дремал в своем животном состоянии.
Все же я не выдержал и ринулся на кухню.
Юнцы в гостиной у меня за спиной так и прыснули. Мадемуазель Дрейфус искала в шкафу чашки. Я встал рядом, сложив руки на груди и улыбаясь с видом презрительного превосходства.
— Я спущусь и буду ждать вас в машине, — сказал Лотар. — А то она ненадежно припар кована. Пока. Ваш удав очень мил. Я с удовольствием на него посмотрел. До понедельника, месье…
Я ясно расслышал непроизнесенное «месье Голубчик».
— … месье Кузен. И спасибо. Удав в домашних условиях — это так интересно.
Мадемуазель Дрейфус закрыла шкафчик. Естественно, больше чашек у меня не было — дома я считаю не больше чем до двух. И я не понимал, почему она на меня так смотрит.
— Мне, право, очень неприятно, — сказала она. — Поверьте. Так получилось. Они тоже захотели посмотреть на удава…
Мадемуазель Дрейфус опустила густо поросшие ресницами глаза. Она едва не плакала. Описан случай, когда потерпевший кораблекрушение матрос трое суток погибал в открытом море и все-таки был спасен. Главное — не захлебнуться. И я жадно глотал воздух. А мадемуазель Дрейфус все стояла, опустив глаза, на грани моих слез. И тогда…
Тогда я горько усмехнулся и распахнул холодильник.
— Пожалуйста. Смотрите, если хотите.
Яйца, молоко, масло, ветчина. Все как у людей и с равным правом. Масло, яйца, ветчина — среднестатистический рацион. Правда, живых мышей я не ем, не привык, еще не настолько приспособился. Если я и ошибка, недоразумение, которое подлые негодяи хотят устранить, то чисто человеческого свойства.
Дверца закрылась, и я снова сложил руки на груди.
— Где же ваш удав? — тихонько спросила мадемуазель Дрейфус.
Она хотела сказать, что мне не надо ничего доказывать и нечего оправдываться, моя человеческая природа для нее не подлежит сомнению, и она понимает, что я не удав.
Мы вернулись в гостиную.
По дороге случилось невероятное.
Она пожала мне руку.
Я понял это не сразу, поначалу списав на несчастный случай, каприз праздной конечности, вне всякой связи с системой священного права.
Порог гостиной мы переступили в мире и согласии.
Ламбержак и Бранкадье, склонившись над креслом, разглядывали Голубчика.
— Он прекрасно ухожен, — сказал Ламбержак. — Это ваша заслуга.
— И давно у вас эта страсть к природе? — спросил Бранкадье.
— Не знаю, — уклончиво ответил я, не опуская скрещенных на груди рук. — А что? Мечтать ведь, кажется, никому не возбраняется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44