В каждом чулане, всегда почти запертом, трех аршин длиною, в два аршина с двумя-тремя вершками шириною, находилось по два арестанта; между двух коек был проход только для одного узника; рамы не имели форточек, от чего воздух стесненный делался удушающим, и одно милосердие божие спасало страдальцев. Для исполнения естественной нужды не позволялось выходить в нужное место, куда однажды только в сутки выносили арестанты из чуланов свои судна для очищения».
До каких невероятных пределов доходил произвол архимандрита свидетельствует случай, происшедший с магистром богословия Серафимом, присланным на Соловки в середине 70-х годов на жительство среди братии. Причина ссылки Серафима достоверно неизвестна. Но не в этом дело. Как образованный и умный человек, магистр богословия стал вникать в жизнь монашеской общины и свои наблюдения оформлять в виде корреспонденции, которые направлял, минуя монастырскую цензуру, в столичные газеты. В статьях Серафима содержались критические замечания в адрес хозяев монастыря.
В летнее время опальный иеромонах встречался с приезжавшими на остров паломниками, вел с ними откровенные разговоры о монашеской жизни, переправлял на большую землю свои заметки. Все это, естественно, не нравилось братии. Архимандрит Мелетий попросил у синода разрешения применить к Серафиму более строгий режим. Синод посоветовал усилить наблюдение за ссыльным и взять с него расписку о том, что он впредь не будет встречаться с богомольцами. Соловецкий настоятель истолковал эти рекомендации по-своему. Он оборудовал в нижнем этаже игуменского корпуса маленькую келью, куда четверо дюжих хлебопеков насильно затолкали Серафима, жестоко избив его при этом. Каземат Серафима заперли на замок. Пищу узнику подавали через маленькое окошечко во внутренней двери. В этой кутузке магистра богословия продержали шесть зимних месяцев без огня, в полной темноте, несмотря на абсолютную неосновательность его заточения. В течение всей долгой полярной ночи узника никуда не выпускали из каземата и к нему никого не пускали. Серафиму не давали ни бумаги, ни чернил, ни книг. Только в мае 1884 года Серафима перевели на жительство в Архангельский монастырь.
М.А. Колчин, бывший в то время монастырским фельдшером, рассказывает, что на второй день заключения Серафима ему удалось разговаривать с ним через маленькое отверстие в двери. М. Колчин видел через форточку опухшую от побоев шею узника и выслушал его просьбы: «Если я не вынесу этого заключения и умру здесь, то передайте миру все то, что со мной проделали. Пусть знают, что инквизиторы еще не перевелись. Соловецкий настоятель ставит себя выше закона и для произвола его нет границ». Колчин выполнил просьбу магистра богословия.
Пищей, одеждой и обувью монастырь обязан был обеспечивать арестантов за выдаваемые на них казной деньги. В начале XIX века правительство выплачивало монастырю за каждого арестанта по 20 рублей в год, с 30 апреля 1811 года стало выдавать по 50 рублей в год, с 10 января 1820 года — по 120 рублей в год, с 23 июня 1835 года — по 160 рублей (48 рублей на серебро). В связи с ростом цен на продукты питания этих денег не хватало на одну пищу. В 30-е годы на трехразовое питание вольнонаемного работника монастырь расходовал 60 копеек в сутки (216 рублей в год). Поэтому в дополнение к государственному «жалованью» в монастыре была кружка «для христолюбивого подаяния», и богомольцы охотно опускали в нее свои медяки, которые должны были идти на арестантские нужды. Должны были… но они не всегда попадали в арестантский котел.
Официально арестантам выдавали пищу, полагавшуюся каждому иноку, монашескую порцию, а на самом деле они получали мизерный паек и влачили полуголодное существование: фунт черствого, заплесневелого хлеба на день, щи, рыба и каша, приготовленные из залежавшихся и недоброкачественных продуктов. Монахи бессовестно обворовывали ссыльных, наживались за счет страдальцев.
В 1820 году заключенные попросили выдавать им на руки по 7 рублей в месяц из определенных на содержание их 120 рублей в год и делить между ними милостыню, вынимаемую из кружки. За эти деньги арестанты хотели через караульного унтер-офицера сами покупать себе пищу. Оставшиеся деньги — по 3 рубля на человека в год — просили употребить на платье и посуду. Архимандрит запросил столицу. Оттуда ответили отказом.
Ссыльные продолжали терпеть нужду в питании и в одежде. Уже известный нам Лавровский рассказывал: «Пища доставлялась убогая, арестанты восхищались от радости, когда им изредка приносим был мягкий хлеб. В продолжительные здешние зимние ночи узникам не позволялось при огне и отужинать, посему, держа только перед лицом чашку, ощупью употребляли они пищу. Но всех прискорбий тогдашнего содержания в нынешнем моем положении и объяснить неможно, дабы и самое истинное описание утеснений не вменено мне было в новое преступление».
Узники соловецкой тюрьмы подвергались не только физическим, но и нравственным утеснениям. Часто в одиночную камеру архимандриты помещали двух-трех арестантов, принадлежавших к различным сектам и ненавидевших друг друга за это. Так, архимандрит Досифей вселил в камеру основателя секты духоносцев Евлампия Котельникова сектантов другого рода, которых «хозяин» чулана считал «богохульниками еретиками», ниспосланными самим сатаною «для досады слуха и мучения сердца». Котельников признает, что «сие внутреннее мучение было мне несноснее телесной болезни, от которой я страдал в изнеможении сил».
Совместное пребывание в одной камере арестантов враждебных религиозных взглядов игумены применяли как исправительную меру, наставляющую «отступников» на путь истинной веры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46