Большая радость иметь такого шурина, как наш Марк, и большое удовольствие иметь такого субъекта своим мужем. Был бы ты дома, мы бы вдвоем все же придумали, что делать с этой четой, – мне безумно жалко сестру! Может быть, мы бы развели эту парочку, несмотря на то что Ханця, к несчастью, в него влюблена и не может, как она говорит, жить без него. Ужасная у нее судьба! Ты извини, Хаим, что я морочу тебе голову. Разве могу я требовать от тебя, чтобы ты думал о семейных делах, когда у тебя там столько обязанностей?… Однако возвращаюсь к твоему письму.
Ты жалуешься, Хаим, и сожалеешь, что ты не писатель. Будь ты писателем, ты мог бы писать и писать о Мариенбаде. Думаю, что ты напрасно скромничаешь. Наоборот, я должна сделать тебе комплимент и сказать, что никогда не полагала в своем муже такого писательского таланта. Твои письма, без лести говоря, – подлинные образцы для письмовника. Помимо того что они красиво написаны, они к тому же и разнообразны, каждое письмо в другом тоне и с другим содержанием, несмотря на то что написаны они почти в одно и то же время.
Так, например, твои письма, адресованные жене, не такие, как те, что ты пишешь своим добрым друзьям. В письмах к жене ты жалуешься на «постылый» Мариенбад, на то, что ты ничего не делаешь кроме того, что предписывают врачи. Ты не ешь, не сидишь на одном месте, не притрагиваешься, упаси бог, к картам – словом, ты «лечишься», отбываешь адовы наказания на этом свете и страдаешь в своем мариенбадском «изгнании». Между тем письма, которые ты пишешь другим, гораздо живее, веселее и читаются как фельетоны. Из твоих писем, адресованных другим, видно, во-первых, что врачам ты показываешь кукиш, что ты ешь, не сглазить бы, с отличным аппетитом и играешь, слава богу, по целым дням либо втроем в преферанс, либо в крайнем случае вдвоем в «шестьдесят шесть». Да продлит Господь годы мадам Чапник. Что бы я стала делать, если бы и ее, не дай бог, не было в «постылом» Мариенбаде? С кем бы ты играл в «шестьдесят шесть»?… А во-вторых, из твоих писем, которые ты пишешь чужим, видно, как самоотверженно ты взял на себя наблюдение за теми несчастными женщинами, которые впервые выезжают в большой свет, и как близко ты принимаешь к сердцу то, что эти одинокие женщины гуляют по Мариенбаду не с тем, с кем нужно, ходят в ресторан не с тем, с кем им подобает, и живут не в надлежащей гостинице. Поэтому тебе приходится жертвовать своим здоровьем, и переселять эти заблудшие души в другие гостиницы, и немедленно сообщать об этом их мужьям, дабы эти последние огорчались и не знали покоя… Нет, Хаим, так беззаветно жертвовать собою ради других тоже, пожалуй, не стоит. Ты не должен забывать, что «лечишься», ты не должен так огорчаться, Хаим! Поверь мне, эти одинокие женщины, с Божьей помощью, благополучно вернутся к своим мужьям, которым было так некогда, что они, едва дождавшись тридцатидневного срока после смерти жены, поторопились жениться, а сейчас дрожат от страха, как бы их жены, не дай бог, не оступились… Глупые мужья! Спросили бы меня – они должны были бы дать своим женам полную свободу. На привязи держать можно только корову, да и то случается иной раз, что и корова пропадает…
Но ты не думай, Хаим, что я пишу тебе в таком тоне потому, что мне досадно. Ты отлично знаешь, что я не похожа на мою сестру Ханцю, которая оплакивает свою молодость и проклинает себя. Я только хочу заметить тебе, что «лечение» в Мариенбаде не может быть успешным, если не слушают указаний врача, если играют по целым дням в карты и принимают близко к сердцу интересы чужих жен, за которыми нужно присматривать, чтобы они, не дай бог, не причинили себе вреда…
Читая твои красноречивые и длинные письма, адресованные твоим «добрым друзьям», я вспомнила иные счастливые времена, которые, к сожалению, никогда больше не вернутся… Когда-то, помню, ты и мне писал длинные любовные и сердечные письма. Теперь ты так пишешь другим, а от меня отделываешься несколькими строчками либо молчишь по целым неделям. Но – молчу! Я совсем забыла, что тебе некогда. У тебя, у бедного, столько забот в этом «постылом» Мариенбаде, упаси и помилуй бог!..
Будь здоров, Хаим, и не забывай, однако, и мне кое-когда закинуть письмишко, хотя бы из приличия. Пусть тебе кажется, что и я принадлежу к числу твоих «добрых друзей», которым ты пишешь часто и много – правда, под строжайшим секретом… Желаю тебе успеха в картах, как и во всех прочих делах и предприятиях…
Эстер
21. Ямайчиха из Мариенбада – своему мужу Велвлу Ямайкеру на улицу Налевки в Варшаву
Велвл! Чего ты меня за душу тянешь и требуешь, чтоб я тебе писала и писала? Ведь я, кажется, каждую неделю пишу тебе, что пока писать не о чем, потому что мы в Мариенбаде, а не в Карлсбаде. И пишу я тебе, Велвл, похоже на то, что нам придется зимовать в Мариенбаде, и чтоб враги наши так жили, как удастся мне здесь что-нибудь сделать. А все из-за кого? Из-за тебя с твоим «правильным разумением». Дай мне бог соврать, но оно всех нас заведет черт знает куда. Казалось, что с одним я уже покончила (я имею в виду белосточанина), но не успела я повернуться, как подоспел Базель. В Базеле горячка – конгресс сионистов. И его понесло в Базель вместе с несколькими другими молодыми людьми и холостяками. На мое хваленое счастье, они все почти – сионисты. Хорошо еще, что хоть кишиневец не сионист. Он смеется над сионистами. Он говорит, что все это одно притворство. Вроде тех, что едут лечиться. Главное во всем этом, говорит он, женихи и невесты. А если так, то мне досадно, что я поехала в Мариенбад, а не в Базель. Если бы знать заранее о конгрессе и о Базеле, я бы лучше поехала в Базель, потому что весь мир, говорят, будет в Базеле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40