– Ой, мама, если бы ты видела, какой у Песахьи всезнайчик!
– Что за всезнайчик? – спрашивает меня мама.
– Молитвенничек такой! Если б у меня был такой молитвенник, я… я… ну, просто не знаю что…
– Разве у тебя нет молитвенника? А где отцовский молитвенник?
– Что ты сравниваешь, мама? Тот – молитвенник, а этот – всезнайчик.
– Всезнайчик? – удивляется мама. – Разве в твоем всезнайчике больше молитв или молиться по нему слаще?
Поди объясни маме, что такое всезнайчик, всезнайчик реб Песахьи в красном переплете, с синим обрезом и с зеленым корешком!
– Пойдем, – говорит мне мама однажды вечером и берет меня за руку, – пойдем со мной в синагогу. Завтра годовщина смерти отца, мы поставим свечи и заодно увидим Песахью, посмотрим, что у него за всезнайчик такой.
Я понимаю, что в годовщину папиной смерти я добьюсь у мамы всего, даже, как говорят, луны с неба, и сердце у меня стучит от радости.
Мы приходим в синагогу, но Песахья еще не выложил своего товара из мешка. Песахья, понимаете ли, не любит спешить. Он хорошо знает, что здесь у него нет конкурентов, что он свое возьмет. Пока он развязывает мешок и достает товар, проходит год. Я дрожу, я трепещу, я еле держусь на ногах, а он и в ус не дует, как будто это его не касается.
– Покажите, – говорит ему мама, – что это у вас там за молитвенничек?
У Песахьи есть время. Над ним не каплет. Потихоньку, не торопясь, развязывает он мешок и выкладывает весь свой магазин: большие и маленькие библии, мужские и женские молитвенники, псалмы, своды законов…
Мне кажется, что это никогда не кончится – неисчерпаемый источник, бездонный колодец! Но вот, наконец, извлечены и маленькие книжки, и среди них сверкнул всезнайчик.
– Это и всего? – удивляется мама. – Такой малюсенький?
– Малюсенький, – говорит Песахья, – стоит дороже большусенького.
– Сколько же вы хотите за эту козявочку, да не накажет меня бог за такие слова?
– Молитвенник вы называете «козявочкой»? – говорит Песахья и потихоньку забирает у нее из рук всезнайчик, а у меня обрывается сердце.
– Ну, так скажите же, скажите, что он стоит! – просит мама. Но Песахье некуда спешить, и он отвечает нараспев:
– Что стоит молитвенник? Ох, и стоит, и стоит… Боюсь, он вам не по карману.
Мама проклинает врагов своих, сулит им все двадцать два несчастья и велит Песахье сказать цену.
Тот называет цену, и мама не отвечает ему, она направляется к двери и говорит мне:
– Пойдем, нам здесь нечего делать. Разве ты не знаешь, что реб Песахья любят запрашивать?
С горечью в сердце следую я за мамой, но во мне еще теплится надежда: может быть, бог смилуется надо мной и Песахья возвратит нас. Но Песахья не такой человек. Он знает, что мы и сами вернемся, и он прав, – мы действительно возвращаемся. Мама просит его, чтобы он назвал цену по-человечески. Но Песахья не трогается с места, он смотрит в потолок, белое бельмо на его глазу блестит, мы снова уходим и снова возвращаемся.
– Нехороший человек этот Песахья! – говорила мне потом мама. – Так бы я и купила у него молитвенник! Шутка ли, какая цена! Жаль, честное слово, эти деньги пригодились бы на плату за обучение. Ну, ладно, ничего. Завтра годовщина смерти отца. Ты будешь читать поминальную молитву, и я хотела тебя потешить. Но ты тоже утешь меня, сынок, и обещай, что хоть молиться будешь честно каждый день.
Так ли усердно молился я, как обещал, или нет – об этом мы говорить не будем. Но молитвенничек я любил всей душой. Представьте себе, я даже спал с ним, хотя, как вы знаете, это запрещено. Весь хедер завидовал мне, и я берег свое сокровище как зеницу ока. А теперь, в эту хануку, я сам, горе мне, собственными руками отнес молитвенничек сыну столяра Мойше, который давно зарился на него, и пришлось еще упрашивать мальчишку… Почти даром отдал я свой маленький молитвенничек! Ох, молитвенник, молитвенник! Стоит мне только вспомнить о нем, у меня сжимается сердце и лицо горит от стыда; сбыл, продал, и для чего, для кого? Для Бени. Чтобы Беня мог выиграть у меня еще несколько копеек. Но чем виноват Беня, что ему так везет в игре?
– Для того и юла, – утешает меня Беня и кладет себе в карман последние мои гроши. – Если бы тебе везло, как везет мне, ты бы выиграл. Везет мне – выигрываю я.
Щечки у Бени горят, в комнате светло и тепло, на столе стоит серебряная ханукальная лампада с красивой свечой, заправленная хорошим маслом, и в доме у Бени всего вдоволь, из кухни доносится запах свежего, только что растопленного гусиного сала.
– У нас сегодня пекут оладьи, – сообщает мне Беня радостную весть, когда я уже стою у дверей и у меня от голода подводит живот.
И я бегу в своем рваном тулупчике домой и застаю там маму, которая только что пришла из лавки и греется у печки. Нос у нее красный, руки тоже красные и опухшие, она продрогла насквозь. Мама видит меня, и лицо ее сияет.
– Из синагоги?
– Из синагоги, – лгу я ей.
– Читал вечернюю молитву?
– Читал вечернюю молитву, – лгу я снова.
– Согреешься, сынок, и благословишь ханукальные свечи. Сегодня уже последний день хануки.
8
Конечно, если бы у человека были одни только неприятности, ни капли радости, ни крупицы счастья, он бы, определенно, не смог этого вынести и покончил бы с собой. Я имею в виду мою маму, бедную вдову, которая маялась день и кочь, недоедала, недосыпала, и только из-за меня, только для меня. Разве она не заслуживала немного радости? Каждый человек понимает слово «радость» по-своему.
Моей маме ничто на свете не могло доставить большую радость, чем когда в субботу и в праздники я произносил для нее молитву над едой, освящал для нее пасхальную трапезу, а в хануку благословлял для нее ханукальные свечи.
1 2 3 4 5 6 7