А вдруг, думаю, и в самом деле повернет, как говорят, направо, и Тевье на старости лет в люди выбьется? И правда, до каких пор маяться, из сил выбиваться? День и ночь только и знаешь: коняга да телега, сыр да масло... Пора, говорю, тебе, Тевье, отдохнуть, зажить по-человечески, не хуже других, в синагогу почаще заглядывать, за священной книгой посидеть... Да, но что если, неровен час, все это обернется другой стороной, упадет, так сказать, маслом вниз? Но, опять-таки, почему же мне не надеяться, что все будет хорошо?
– А? Что ты скажешь? - обращаюсь я к своей старухе. - Как тебе, Голда, нравится его план?
– Что я могу сказать? - отвечает она. - Я знаю, что Менахем-Мендл - не первый встречный, обманывать он тебя не станет. Он, упаси бог, не из портных и не из сапожников! У него очень порядочный отец, а дед был и вовсе святой жизни человек: день и ночь, уже будучи слепым, сидел над книгами. А бабушка Цейтл, да будет ей земля пухом, - тоже была женщина на из простых...
– Пошла болтать ни к селу ни к городу, - говорю я. - Тут о деле разговор, а она - со своей бабушкой Цейтл, которая пряники пекла да со своим дедом, у которого за рюмкой душа ушла в рай... Баба бабой остается! Недаром царь Соломон весь свет изъездил, и ни одной женщины с клепкой в голове не нашел...
Короче говоря, решено было составить компанию: я вношу деньги, Менахем-Мендл - сметку, а что бог даст, - пополам.
– Поверьте мне! - сказал Менахем-Мендл. - Я с вами, реб Тевье, рассчитаюсь, бог даст, честно, как самый добропорядочный человек, и вы, надеюсь, будете получать деньги, деньги и деньги!
– Аминь! - ответил я. - И вам того же. Из твоих бы уст да богу в уши! Однако непонятно мне одно: как коту Ваське речку переплыть? То есть, понимаешь... Я здесь, ты там... Деньги - ведь это, знаешь, материя деликатная... Уж ты не обижайся, я без задних мыслей. Помнишь, как у праотца Авраама[5] сказано: "Сеющий во слезах, с песнею пожнет..." То есть лучше наперед оговорить, нежели потом слезы проливать...
– Ах! - спохватился он. - Может быть, вы хотите расписку? Пожалуйста, с удовольствием!
– Погоди-ка, - сказал я. - Если подойти к этому делу с другой стороны, то ведь одно из двух: если ты захочешь меня зарезать, то чем уж тут расписка поможет? Как в талмуде сказано: "Не мышь ворует, а нора..." Платит-то не вексель, а человек. Ну, что ж поделаешь? Повис на одной ноге, - буду висеть на обеих!
– Поверьте мне! - опять сказал он. - Честным своим именем клянусь вам, реб Тевье. Да поможет мне бог! Обманывать вас, реб Тевье, я не собираюсь, боже меня сохрани! У меня в мыслях лишь одно: честно, честно и благородно делиться с вами поровну, доля в долю, вам половина, мне половина: мне сто - вам сто, мне двести - вам двести, мне триста - вам триста, мне четыреста - вам четыреста, мне тысяча - вам тысяча...
В общем, достал я свои сто рублей, трижды пересчитал, - руки у меня тряслись, - подозвал старуху свою в свидетели, еще раз объяснил Менахем-Мендлу, какие это кровные деньги, и отдал их ему, зашил в боковой карман, чтобы, упаси бог, в дороге не украли. Уговорились мы с ним, что не позднее будущей недели он напишет мне подробно обо всем, попрощались честь-честью, расцеловались сердечно, как полагается родственникам.
Уехал он, а меня, едва я остался один, стали одолевать всякого рода мысли, ну прямо сны наяву, - и все такие сладостные, что хотелось, чтобы они продолжались вечно, чтобы им конца не было. Представлялся мне большой дом в центре города, железом крытый, с сараями, чуланами, клетями и кладовыми, полными всякого добра. А хозяйка с ключами за поясом заглядывает во все углы: это моя жена Голда, но ее и узнать нельзя, право - совсем другое обличье! Богачиха, с двойным подбородком, с жемчугами на шее. Важничает и слуг ругает почем зря. Дети одеты по-праздничному, околачиваются без дела, палец о палец не ударяют. Двор кишмя кишит курами, гусями и утками. В доме у меня все сверкает, в печи огонь - готовится ужин, а самовар шипит, как злодей! Во главе стола сам хозяин, то есть Тевье, в халате и в ермолке, а вокруг самые уважаемые люди, и все лебезят перед ним: "Извините, реб Тевье!" "Не взыщите, реб Тевье!.." "Эх, - думаю я, - денежки, черт бы вашего батьку с прабатькой взял!"
– Кого это ты ругаешь? - спрашивает меня Голда.
– Да никого! - отвечаю. - Так, размечтался... Мысли всякие, глупости, прошлогодний снег... Скажи-ка мне, Голда-сердце, ты не знаешь, чем это он торгует, твой родственник, Менахем-Мендл то есть?
– Вот те и здравствуй! - говорит она. - Все, что снилось мне в прошлую и позапрошлую ночь и за весь год, пусть обрушится на головы моих врагов! Просидел с человеком битые сутки, говорил, говорил... А потом спрашивает у меня, чем он торгует! Ведь вы же вместе какое-то дело затеяли!
– Да, - отвечаю я, - затеять-то затеяли, но что затеяли, убей меня, - не знаю! Не за что, понимаешь ли, ухватиться... Однако одно другого не касается, - беспокоиться тебе, жена моя, нечего: сердце мне предсказывает, что мы заработаем и как следует заработаем! Говори "аминь" и готовь ужин!
Между тем проходит неделя, другая и третья, - нет письма от моего компаньона! Я вне себя, голову теряю, не знаю, что и подумать! Не может быть, чтобы он просто забыл написать: он слишком хорошо знает, как мы тут дожидаемся весточки. Но тут же мелькает мысль: а что я с ним поделаю, если он, например, снимет себе все сливки, а мне скажет, что заработка никакого нет? Поди разберись! "Да не может этого быть! - говорю я сам себе. - Как же это так? Я обошелся с человеком, как с самым близким и родным, дай мне бог того, что я ему желаю! Неужели же он сыграет со мной такую штуку?" Однако тут же мелькает и другая мысль: что уж там о барышах говорить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48