"Дети не должны быть обжорами и просить еще! Дети не должны путаться под ногами! Дети не должны скалить зубы и гоготать". Это означало, что дети не должны смеяться. А дети все-таки смеялись. В самом деле, как можно не смеяться, когда смешно? Дорого обходился им этот смех. Они расплачивались за него покрасневшими ушами и щеками, вздутыми от маминых маленьких, но крепких ручек. Однако сейчас дети забыли обо всем этом. Забыли оплеухи, толчки, пинки, подзатыльники, а помнили только, как мама опускала руку в карман и доставала оттуда для них мелочь; как в начале каждого месяца мама давала им порошки на меду против глистов; как она не отходила от постели, когда кто-нибудь из них болел; как прикладывала свою маленькую ручку ко лбу ребенка, щупала пульс, гладила по щекам; как под праздник шила ребятам новые платья, а накануне субботы мыла им головы; как смеялась во время пасхальной трапезы, когда дети пьянели от четырех традиционных кубков вина. И еще многое - многое вспоминали дети, уткнувшись лицом в подушку и заливаясь горькими слезами. Они заплакали еще сильней, когда услышали, что плачет отец. - Разве отцы плачут! - Бабушка Минда стонала и рыдала, причитая нараспев, будто по молитвеннику, обращаясь с жалобой к господу богу: "Зачем забрал он не ее - бабушку Минду, а это молодое деревце, мать стольких, не сглазить бы, червячков, божьих созданий!" Сравнение детей с червячками вызвало у них в эту печальную минуту невольную улыбку. Почему именно червячков? Вдруг отворилась дверь, и в комнату вихрем ворвался дядя Пиня со своими двумя сыновьями. Он примчался прямо из старой синагоги, где обычно молился, и торжественно возгласил: "Доброй субботы!" Услышав рыданья и стоны, дядя Пиня мгновенно обрушился на отца и на бабушку Минду: "Это что такое! В субботу плакать! Разбойники, злодеи, что вы делаете? С ума сошли, рассудка лишились! Вы забыли, что сегодня суббота и что в субботу плакать не дозволено. Что ты делаешь, Нохум? Нельзя - грех! Что бы ни случилось, суббота выше всего!" Тут дядя отвернулся, будто для того, чтобы высморкаться, и бросил взгляд туда, где покрытая черным лежала мать. Он быстро вытер глаза, чтобы не видели, как он плачет, хотя в голосе у него слышались слезы, и заговорил уже мягче:
– Послушай меня, Нохум, довольно! Ты грешишь перед богом! Ну довольно же! Нельзя! Ведь сегодня субб...
Дядя не мог выговорить слово до конца, потому что слезы, которые он все время глотал, подступили к горлу. Не в силах больше совладать с собой, он припал к столу, уронив голову на левую руку, словно во время молитвы "Тахнун" "Тахнун" - Молитву эту читают молящиеся шепотом, с лицом, опущенным вниз, положив голову на согнутую в локте руку.

, и расплакался, как ребенок, восклицая тонким голосом:
– Хая-Эстер, Хая-Эстер!..

35
ДНИ ТРАУРА

Отец углубился в книгу Иова. ...Отец углубился в книгу Иова... - в дни траура запрещено читать священное писание, кроме библейской книги Иова.

- Ему предлагают жениться. - Детей собираются отправить в Богуслав к дедушке Мойше-Иосе

Никогда герой этого жизнеописания так не тосковал по кладу, о котором ему когда-то рассказывал его приятель Шмулик, как в то время, когда он, отец и все его братья и сестры, сидели в одних чулках на полу, справляя семидневный траур по матери.
"Будь у меня теперь клад, - думал он, - клад, спрятанный там, в маленьком местечке... Ну, хоть не весь клад, а только часть его! Как бы он мне сейчас пригодился! Бабушка Минда перестала бы причитать и плакать, упрекать бога в том, что он нехорошо поступил, забрав сначала невестку, а не ее, свекровь... Отец перестал бы вздыхать и твердить без конца, что ему незачем жить на свете и что он ничто без Хаи-Эстер. А они, дети? Чем бы они сейчас занимались? Наверно, были бы на речке с другими мальчишками, плавали бы, ловили рыбу или просто бегали где-нибудь. Такое солнце. Такая жара. Вишни дешевы, смородину почти даром отдают, уже появляются зеленые огурчики в пупырышках, скоро поспеют дыни - желтые ароматные, и арбузы - красные как огонь, сладкие и рассыпчатые, словно песок, Ах, клад, клад!.. Где бы взять клад?" Эти мысли поднимают Шолома и уносят в другой мир - мир фантазий и грез, прекрасных, сладостных грез. Ему представляется, что клад уже у него, он вдруг открылся ему, со всем своим богатством, со всеми драгоценными камнями, вот у него в руках золото и серебро, кучи полуимпериалов, алмазы и брильянты; отец ошеломлен: "Откуда у тебя, Шолом, столько добра?" - "Я не могу тебе, сказать, отец, откуда, - если я тебе скажу, все это взовьется и исчезнет". И Шолом чувствует себя на седьмом небе, оттого что ему удалось вытащить отца из нужды, и только больно, очень больно, что нет при этом его бедной матери, "Не суждено ей, - говорит бабушка Минда, - все свои молодые годы она, бедняжка, жила ради детей, не видела радости, а теперь, когда пришла настоящая жизнь, кончились ее годы".
Но вот раздается вздох отца: "Боже мой, что делать? Как быть?"
И маленький мечтатель возвращается из счастливого мира грез и фантазий опять сюда, в этот горестный мир забот и слез, где люди говорят о муке для халы, о деньгах, чтобы пойти на базар, о постояльцах, которых нет, о доходах, которые "пали", - и все эти разговоры заканчиваются стонами и вздохами отца. "Боже мой, что делать? Как быть?"
– Что значит, как быть? - набрасывается на него дядя Пиня уже в последний день траура. - Сделаешь то, что все люди делают, - женишься, с божьей помощью...
Как, отец женится? У них будет новая мать? Какой она будет? Дети смотрят на отца - что он скажет? Отец и слышать не хочет. Он говорит:
– Мне жениться?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113