Он удержался. Больше того, он начал бурно прогрессировать.ГОЛОС КИСТОЧКИНА. Завидуешь?ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Вот, понимаете, профессор, он, видно, думает, что вся моя неприязнь к нему от черной зависти. А я ведь любил его. Знаете, он обладает удивительной способностью влюблять в себя людей.АБРОСКИН. В самом деле, вы ему не завидуете? Даже сейчас, когда он там…ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Я вообще никому не завидую.АБРОСКИН. А я завидую вам.ГОЛОС КИСТОЧКИНА. Собрались два шизофреника!ТРЕУГОЛЬНИКОВ. У меня очень много времени для размышлений. Я странную жизнь веду там. Вечером маленькое окошечко упирается в темную сопку, а там только огонек метеостанции и больше ничего. Мне даже не верится, что люди в мире могут жить иначе, что где-то есть футбол и огромные города, что где-то толпы людей кричат и бурлят, что в Африке, скажем, идет стрельба, а рейд Сингапура забит торговыми судами… Мне кажется, что во всем мире люди тихо добывают золото, а по вечерам смотрят в маленькие окошечки на темные сопки. Мне кажется, что весь мир населен печальными и небогатыми добытчиками золота вроде меня.АБРОСКИН (взволнованно). Слушайте, зять, жизнь ваша будет нелегка.ТРЕУГОЛЬНИКОВ (вздрогнув). Почему же? Мне хорошо живется.АБРОСКИН. Послушайте, я хочу понять… О чем вы там думаете?ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Ну, скажем, о своей юности. Как мы стояли с этим моим дружком на Ленинских горах, не то что Герцен и Огарев, но похоже, только, конечно, никаких клятв, суровые современные молодые люди… Я думаю о юности – даром она прошла или нет?ГОЛОС КИСТОЧКИНА. О бабах он думает!ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Думаю о женщинах, о бабах. О вашей дочери, собственно говоря, я все время думал.АБРОСКИН. А о чем вы… думаете здесь?ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Здесь я думаю о том, что одной пощечиной не обойдешься. Нужно давать Кисточкину большой бой.ГОЛОС КИСТОЧКИНА. Пупсик! Тебе ли со мной биться! Умора! Треугольников, повернувшись, долго смотрит в его сторону. АБРОСКИН. О чем же вы еще думаете в своей пустыне?ТРЕУГОЛЬНИКОВ (яростно). О людях! О человечестве! О мире! На просцениум легким спортивным шагом выходит Кисточкин. Останавливается там. КИСТОЧКИН (обращается в зал). Послушай, давай серьезно: ты действительно веришь в этот бедлам?ТРЕУГОЛЬНИКОВ (выходит на просцениум, становится рядом с Кисточкиным, обращается в зал). Я действительно верю в людей, иначе я бы не жил и стал бы таким, как ты, что одно и то же.КИСТОЧКИН (поет). Ромашки вздрогнули, завяли лютики… Ну, давай, развивай идею!ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Я верю, что мир придет к гармонии.КИСТОЧКИН. Уже сейчас есть довольно гармоничная система ракетно-ядерного оружия. Воображаю себе полную гармонию – все в мире горит, кроме нашей газеты, и я печатаю в ней очерки с поля боя. Гениально!ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Представь себе, что такой атомный цинизм довольно примитивная штука: Да, конечно, в течение всей истории мы колошматили друг друга чем попало, дубинами, пиками, мечами, распинали на крестах, жарили живьем, травили химией, как клопов, сжигали в печах, гноили в лагерях, но…КИСТОЧКИН. Но? Есть еще «но»?ТРЕУГОЛЬНИКОВ (яростно). А теперь с нас хватит этого всемирного хамства! Сейчас время возврата всех ценностей и приобретения новых! Верю, что наступит гармония между разумом и духом! Хватит наивности! И цинизм надоел! Он вышел из моды, этот твой атомный цинизм!КИСТОЧКИН. Браво! Какие, братцы, спинозы появились у нас на периферии! Ах ты, пень с ушами! Это не цинизм, а оценка положения с точки зрения будущих победителей, то есть уцелевших, а мы уцелеем, то есть победим. Эх, Петяша, вымараз-мирован ты до уровня таких вот кухонных вольтерьянцев. (Показывает на Аброскина.) АБРОСКИН (кричит). Как вы смеете, ничтожество! Какой я вам вольтерьянец!КИСТОЧКИН (быстро подходит к нему). Ну-ка, вставай, старый хрен! Выходи на просцениум, поговорим! Аброскин легко спрыгивает с кровати и вместе с Кисточкиным выходит на просцениум, где по-прежнему стоит Треугольников. АБРОСКИН (в зал). Я марксист!КИСТОЧКИН (хохочет). Браво, браво, профессор! Сколько лет вас наши хлопцы учили? Семь? Десять? И все не в коня корм!АБРОСКИН. А вы, Кисточкин, не марксист!КИСТОЧКИН (слабея от хохота, ложится на сцену). Ах, боже ж мой, неужели же я не марксист? Не лишайте же ж меня, профессор, всего самого святого, самого дорогого…АБРОСКИН. Вы подлец!КИСТОЧКИН (вскакивает). Одно другому разве мешает? (Подтанцовывает к Аброскину.) Слова, словечки, товарищ марксист… Любите словечки? Баланда, параша, лагерная зона – все эти слова вам нравятся?АБРОСКИН. Думаете, мне переломили хребет? Ошибаетесь! Даже там, за зоной, я сохранил веру в идеалы своей юности. И я верил, что несправедливость рассеется как туман.КИСТОЧКИН. Почему же несправедливость? А история, проф? Исторически-то это было справедливо. Негуманно, быть может, а? А исторический гуманизм? Если любить слова, надо уметь с ними обращаться, лапуля. Вот Сталин и Мао умели прекрасно.ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Ну и что?КИСТОЧКИН (неожиданно растерявшись). Как что?ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Сдохли оба эти ничтожества, и дело с концом.КИСТОЧКИН (необъяснимо «поплыл», закачался. Глухое невнятное бормотание). Сдохли, говоришь?… Тра-та-та, говоришь?… Чижика, говоришь, собаку, петьку, говоришь, забияку?… А?… Квитанции?… Где квитанции? (Встряхивается, берет себя в руки, орет.) У меня все в порядке!ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Хватит кривляться! Я вижу, что тебе не по себе.КИСТОЧКИН. Победитель! Да я могу справиться с тобой в одну минуту.ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Ну-ка попробуй!КИСТОЧКИН (устало). Ладно, Петька, не будем. Мне что-то стало тяжело. Знаешь, я попал в какой-то странный переплет, у меня душа раздваивается…ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Еще бы!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20