Свое положение он использовал для того, чтобы побудить нового владыку избавиться от опеки и советов братьев, которые были вскоре казнены по обвинению в кутежах и небрежении к своим обязанностям. Фактическая власть оказалась в руках Цзинь Чжуна, который был отнюдь не беспринципным честолюбцем, а подлинным китайским патриотом, влюбленным в свою цивилизацию, которая, на хуннский взгляд, в эпоху Цзинь была чудовищна. Но это неумение предугадать поведение людей иного этнического склада и вытекающие отсюда тяжелые последствия характерны для всех зон этнических контактов.
Разница этнических черт хуннов и китайцев была такова, что обычаи одних вызывали у других физическое отвращение. В частности, у хуннов, живших в степях, существовал обычай наследования жен. Вдова старшего брата становилась женой младшего, который был обязан о ней заботиться как о своей любимой жене. Иногда на тех же условиях жены отца переходили к сыну (за исключением, конечно, его матери). Этот обычай сложился и бытовал тогда, когда была нужда в охране женщины в условиях сурового климата и межплеменных войн. Это своеобразное «социальное страхование» оплачивалось женским трудом в юрте родственника. Благодаря этому обычаю женщина даже в условиях экзогамии и патриархального родового строя имела обеспеченное положение в случае вдовства. С переходом хуннов в Китай этот обычай потерял свое значение, но сохранился как реликт.
Поэтому, когда Лю Цань стал посещать юных наложниц своего отца, с точки зрения хуннов, это было его право и долг. Но китайцам такое поведение казалось чудовищным развратом, а Цзинь Чжун использовал этот факт для своих целей, которые считал патриотическими и благородными: он восстановил служивших во дворце китайцев против варвара, живущего с «собственными матерями», потому что в Китае все жены отца считались находящимися в этом ранге. Это была капля, переполнившая сосуд взаимного негодования и озлобления.
Никакие приманки не могли примирить китайских патриотов с господством «варваров», но ждать спасения от своих южных соплеменников было явно бессмысленно. Приходилось рассчитывать на собственные силы и искать новые способы борьбы. По этому пути пошел Цзинь Чжун, выступивший в роли китайского Конрада Валленрода. Сделав блестящую карьеру и став правителем при бездарном монархе, он тем не менее поставил на карту все добытое благополучие и даже свою жизнь: он решился на государственный переворот. С кучкой заговорщиков он ворвался в покои Лю Цаня и учинил резню, в которой погиб доверчивый император (и шаньюй).
За сим последовала жуткая расправа. Все родственники Лю Цуна без различия пола и возраста были казнены на рыночной площади; трупы Лю Юаня и Лю Цуна были вырыты из могил и обезглавлены, а храм предков фамилии Лю сожжен. После погрома Цзинь Чжун принял титул вана (Хань-ван), что указывало на признание южного императора династии Цзинь его сюзереном. Затем он, взяв в руки государственную печать, захваченную хуннами в Лояне, заявил: «Отныне Китай не будет управляться кочевниками. Вот печать, которой они овладели. Я ее возвращаю законным владельцам — императорской фамилии Цзинь». И он послал на юг письмо, в котором объяснял свой поступок желанием освободиться от иноземцев, «презренных и лишенных добродетелей», и отомстить им за двух казненных императоров, прах которых он отправил вместе с письмом на юг.
Как видно, Цзинь Чжун считал себя не предателем и убийцей, а героем, но это было так же непонятно хуннам, как китайцам — наследование жен. Народ покидал столицу и бежал в провинции, находившиеся под контролем войск Ши Лэ, который с 50-тысячным войском двинулся на Пиньян. На западе империи Лю Яо, узнав о трагедии, объявил себя императором и отдал приказ казнить каждого, уличенного в сношениях с узурпатором. Напуганный Цзинь Чжун попытался договориться с Ши Лэ, но тот арестовал посла и отправил его Лю Яо.
Лю Яо принял арестованного любезно и освободил, попросив передать Цзинь Чжуну, что если тот сдастся, то будет прощен и оставлен в чине. Тот имел достаточно ума, чтобы не поверить, но его сподвижники убили его и поставили на престол его сына Цзинь Мина, который предложил Лю Яо свою покорность. Но тут вмешался Ши Лэ. Он напал на Пиньян, чтобы отомстить за гибель хуннских принцев. Цзинь Мин покинул город и с толпой беглецов сдался Лю Яо, который казнил его самого и всех его родственников. Тем временем Ши Лэ занял покинутую столицу, сжег оскверненный убийством дворец и восстановил могилы Лю Юаня и Лю Цуна. Этим закончилась попытка китайцев добиться реванша, продолжавшаяся всего три месяца рокового 318 года.
Так китайские нравы IV века, в которые как компонент входило вероломство по отношению к «варварам», оказались не более, скажем, конструктивными, чем хуннские, где свирепость сочеталась с доверчивостью. Но, пожалуй, хуже всего была смесь тех и других. Хунн с китайским образованием был опаснее кобры. Таким персонажем оказался Лю Яо, на словах побеждавший «без хитростей и измен», а на деле постоянно нарушавший свои обещания. По «праву аристократизма» он взял власть в свои руки. Поскольку царствующий дом хуннов был полностью истреблен, то Лю Яо как основатель новой династии дал ей новое название — Чжао, а столицу перенес в Чанъань. Ши Лэ получил титул «Великий Маршал», и ему было поручено управление восточными областями страны. Однако уже на следующий год положение изменилось.
Да и как могло быть иначе? За полтора века тесного общения с китайцами хунны не могли удержать свои родовые традиции, которые сохранились лишь у их степных сородичей в Ордосе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75