Местные брамины
не одобряли антиритуальные учения Будды, но его присутствие наполняло
доверху их сундуки, так что они научились жить в его тени, никогда не
произнося слова "тиртхика" - еретик.
Итак Будда оставался в своей роще, и все приходили к нему, включая
Ральда.

Время фестиваля.
На третий день вечером начали бить барабаны.
На третий день массивные барабаны КАТХАКАЛИ начали свой быстрый
грохот. Слышные за много миль стаккато барабанов неслись через поля, через
город, через рощу и через обширные болотистые земли, лежащие за рощей.
Барабанщики в белых МУНДУ, голые до пояса, с блестящими от пота темными
телами, работали посменно, так энергичен был их мощный бой; волна звуков
не прекращалась, даже когда новый отряд барабанщиков вставал перед туго
натянутыми верхушками инструментов.
Когда на землю спускалась тьма, путешественники и горожане немедленно
выходили, заслышав стук барабанов, прибывающих на фестивальное поле,
широкое, как древнее поле сражения. Там люди находили себе место и ждали
ночи и начала представления, попивая сладко пахнущий чай, купленный в
ларьках под деревьями.
В центре поля стояла громадная чаша с маслом, высотой в рост
человека, с висящими по краям фитилями. Фитили горели, а факелы мерцали
рядом с палатками актеров.
Барабанный бой на близком расстоянии оглушал и гипнотизировал, ритмы
хитро усложнялись, синкопировались. С приближением полуночи началось
благочестивое пение, поднимаясь и падая вместе с барабанным боем, сплетая
сеть вокруг чувств.
Настало короткое затишье, когда появился Просветленный со своими
монахами в желтых одеяниях, становящихся в свете ламп почти оранжевыми.
Они откинули капюшоны и сели, скрестив ноги, на землю. Через некоторое
время пение и звук барабанов снова наполнили мозг присутствующих.
Когда появились актеры, страшные в своем гриме, с бубенчиками на
лодыжках, звенящими при каждом шаге, аплодисментов не было, лишь
напряженное внимание. Танцоры катхакали были знаменитые, с детства
учившиеся акробатике, а также старинным фигурам классического танца,
знающие девять различных движений шеи и глазных яблок и сотни положений
рук, требуемых для постановки древнего эпоса любви и сражения, встреч с
богами и демонами, героических боев и традиционных кровавых измен.
Музыканты выкрикивали слова преданий, в то время как актеры, которые
никогда не говорили, показывали устрашающие действия Рамы или братьев
Пандава. Раскрашенные зеленым и красным, или черным с ярко-белым, они шли
по полю, подняв полы одежды, их обручи из зеркальных капель сверкали при
свете ламп. Время от времени лампы разгорались или начинали шипеть и
трещать, и тогда казалось, что нимбы святого или несвятого света играют
над головами танцоров, начисто убивая смысл событий и давая зрителям
минутное ощущение, что они сами иллюзорны, а единственно-реальны в мире
лишь рослые фигуры в циклопическом танце.
Танец должен был продолжаться до восхода солнца. Но перед зарей один
из носящих шафрановую мантию пришел со стороны города, пробился через
толпу и сказал что-то на ухо Просветленному.
Будда встал, как бы для того, чтобы лучше обдумать услышанное, и
снова сел. Он дал поручение монаху, тот кивнул и ушел с фестивального
поля.
Будда, выглядевший невозмутимым, снова перенес свое внимание на
представление. Монах, сидевший неподалеку, заметил, что Будда барабанит
пальцами по земле, и решил, что Просветленный держит такт с барабанами,
поскольку было общеизвестно, что он выше таких вещей, как нетерпение.
Когда представление кончилось и Сурья-солнце окрасило в розовый цвет
полы Неба над восточным краем мира, казалось, будто ночь и в самом деле
держала толпу пленников в напряженном и страшном сне, от которого они
сейчас освободились, усталые, тяжело входящие в день.
Будда и его последователи немедленно пошли к городу. Они не
останавливались отдохнуть и прошли через Алондил быстрой, но достойной
походкой.
Когда они снова очутились в пурпурной роще, Просветленный велел
монахам отдыхать, а сам пошел к маленькому павильону, стоявшему в глубине
леса.
В павильоне сидел монах, принесший сообщение во время представления.
Он заботился о больном лихорадкой путешественнике, которого он нашел в
болотах, куда часто ходил размышлять о скверных условиях, в которых,
возможно, окажется его тело после смерти.
Татагатха внимательно оглядел человека, лежавшего на спальном мате:
тонкие бледные губы, высокий лоб, высокие скулы, тронутые инеем брови,
острые уши; Татагатха догадывался, что глаза должны быть бледно-голубые
или серые. Было что-то как бы просвечивающее - хрупкое, возможно, - в его
бессознательном теле - в какой-то мере это могло быть результатом
лихорадки, мучившей это тело, но дело было не только в болезни. Не похоже
было, чтобы этот маленький человек носил вещь, которую Татагатха сейчас
держал в руках. На первый взгляд человек казался очень странным, но потом
становилось ясно, что седые волосы и хрупкий костяк еще не означают
преклонного возраста, и что во внешности этого человека есть что-то
детское. Глядя на его комплекцию Татагатха сомневался, чтобы этому
человеку приходилось часто бриться. Возможно, между щеками и углами рта
были скрытые сейчас чуточку озорные морщинки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89