Гилберт Ван Дайн наблюдал за бумагами, все еще неестественно
подвешенными перед стрелявшим. Тронул один из листков. Та же самая
жесткость... Он дернул бумагу. Она разорвалась бесшумно.
Из делегатского набора Ван Дайн извлек автоматический карандаш,
поднял его перед собой, отпустил. Карандаш повис в воздухе неподвижно.
Он взглянул на свои часы. Не новые, они не шли. Ван Дайн встряхнул
их, прижал к уху. Ни звука.
Вернувшись к вооруженному человеку, он осмотрел ствол револьвера.
Сомнений быть не могло. Оружие нацелено как раз в то место, которое Ван
Дайн недавно покинул.
...И что это там у него над головой?
Он выпрямился, прибавил шагу, обошел и осмотрел пулю, висевшую футов
за шесть от револьверного ствола, - она парит, ползет вперед с едва
заметной скоростью.
Он встряхнул головой, отступил назад.
Вдруг ему стали совершенно ясны масштабы феномена. Ван Дайн
повернулся и зашагал к входной двери, по пути ускоряя шаг. Выходя, он
повернулся к ближайшему окну и окинул взглядом мир по ту сторону стены.
Уличное движение замерло и стояло беззвучно, птицы парили неподвижно,
ни один флаг не трепетал. Облака тоже стояли на месте.
- Наваждение, а? - раздалось, кажется, нечто вроде голоса. - По всей
вероятности, так. Я понял, как вы бы выразились, в последнюю минуту, что
должен поговорить с вами.
Ван Дайн обернулся.
Смуглолицый человек, одетый в зеленые слаксы и линялую спортивную
рубашку, стоял у стены, левая нога его отдыхала на широкой черной сумке.
Плотно сложенный, с широким лбом, темными глазами, тяжелыми бровями,
чуткими ноздрями...
- Да, - ответил Ван Дайн, - это наваждение. Вы знаете, что случилось?
Его собеседник кивнул.
- Как я уже сказал, мне хотелось с вами поговорить.
- За тем-то вы и остановили время?
Послышалось нечто похожее на смех.
- Произошло как раз обратное. Я ускорил вас. За время, которое вам
покажется несколькими минутами, вы можете развиваться с экстремальной
быстротой. Только скажите мне, когда начнете. У меня даже еда с собой. -
Незнакомец встряхнул свою сумку. - Подходите, прошу вас!
- На самом деле вы не разговариваете, - заметил Ван Дайн. - До меня
только сейчас это дошло. Ваши слова звучат у меня прямо в голове.
Человек снова кивнул.
- Это происходит здесь или пишется в записях. Послушайте! - Он
улыбнулся. - Вы не можете расслышать даже собственного шарканья. Звук -
неудачная шутка всего на миг... Или наоборот, мы сами для нее слишком
непробиваемы. Давайте же! Время - дорогой товар.
Он повернулся, и Ван Дайн последовал за ним вон из здания.
Смуглолицый считал, видимо, что открывать дверь нет необходимости: слишком
долго. Он взял Ван Дайна за руку и сделал что-то со своей сумкой. Они
поднялись в воздух.
Несколькими минутами позднее они присели отдохнуть на крышу здания.
Здесь незнакомец обернулся и жестом указал на Ист-ривер, кусок мутного
стекла, и на затуманенное небо, мраморное, - пряди дыма лежали на нем, как
вздувшаяся рыба на отмели.
- Вот оно. И там... - Он взял Ван Дайна под руку и повел на другой
конец крыши. - Город...
Ван Дайн огляделся, скользнув взглядом по городу, тихому, где
неподвижные автомобили лежали, приникнув к морскому дну своими выхлопными
трубами, - скучные, надежные с виду, с флагштоками, гидрантами, рядом с
кустами, подписями, мотками провода, световыми столбами; с травой,
несколькими деревьями и бродячим котом все это составляло единство. Он
смотрел вверх, на темные тучи, вниз, на освещенное место и тени на тусклых
поверхностях машин.
- Что именно я должен, согласно вашему желанию, увидеть?
- Осквернение, - ответил собеседник.
- Я хорошо сознаю его суть - особенно сегодня.
- ...И мощь, и красота...
- Не могу отрицать.
- Решение, настоять на принятии которого вы хотели... Как вы думаете,
каковы его реальные шансы?
- Все надеются, что голосование будет закрытым.
Смуглолицый незнакомец кивнул.
- Но что несет решение по существу? - спросил он. - Этот текст окажет
некоторое давление на другие нации, не предлагая им стать участниками
нескольких уже существующих договоров, целью которых является ограничение
загрязнения морей и атмосферы. Каждый в принципе согласен с тем, что миру
надлежит быть чистым, хотя существует жестокое противодействие
предложенным мерам.
- Которое тоже можно понять. Благоденствующие могущественные нации
мощью своей, своим здоровьем, уровнем жизни обязаны другим,
эксплуатируемым народам, - сказал Ван Дайн, - их-то теперь и призывают к
воздержанию, причем призыв звучит как раз в тот момент, когда те, другие,
выходят на уровень, позволяющий им дать себе волю в инициативах иного рода
и снять урожай сходных выгод. Поэтому подозревать нас в плутовстве,
воспринимать наши предложения как результат заговора неоколониалистов и
воздерживаться от участия в нем с их стороны просто проявление
человечности.
- Просто проявление человечности, - откликнулся собеседник. - Вот в
чем, к несчастью, проблема, - и гораздо более широкая проблема, чем вы,
возможно, представляете. Я ужасно уважаю вас, доктор Ван Дайн, и поэтому
решил потратить время на то, чтобы объяснить вам, что на самом деле
означает это слово. Человечность. Вы думаете, Ликей и остальные были
правы, полагая, что именно Восточная Африка оказалась немного гуманней,
оттого и далась первой им во власть и была допущена к рычагам гуманного
бизнеса?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51