Веселье бередило душу. Я сел с Кустовым среди летчиков своей эскадрильи.
— Зачем оставались на аэродроме? — поинтересовался Лазарев.
— Уточняли, почему отбомбились немцы, — поспешно, как бы отмахиваясь, ответил Кустов и, глядя на разлитую в стаканы водку, спросил: — Мы спустили на землю порядочно фашистов, и нам положено вознаграждение.
— К сожалению, такого приказа нет, — вздохнул Лазарев. — Но у зава спиртоводочным хозяйством есть кое-какой резерв. — Сергей повернулся ко мне: — Им распоряжается только комэск. Как прикажете?
«Но я уже не командир», — чуть было не сорвалось у меня с языка, но сдержался. Завтра об этом скажет сам Василяка. И я буркнул:
— Неужели у тебя на уме только водка?
Сергей как-то весь передернулся и удивленно заморгал белесыми ресницами. Лицо со следами ожогов зарделось, Он растерянно проговорил:
— Виноват… Виноват, исправлюсь.
Обидел товарища. У самого тяжело на душе, так зачем же портить настроение другим? Так нельзя. Я неуклюже пробурчал:
— Мы задержались по делам службы. А тебе бы тут нужно было обо всем позаботиться.
Постоянная совместая жизнь и бои нас так сблизили, что мы понимали друг друга с одного взгляда. И конечно, Лазарев догадался, что случилась какая-то неприятность. Но не стал больше ничего спрашивать.
Сулам, уловив мое настроение, спросил:
— Товарищ командир, стряслось что-то неладное? Зачем скрывать несчастье от близкого товарища, с которым крыло в крыло не раз смотрел смерти в глаза?
— Большая неприятность. Меня обвиняют в том, что самовольно ушел из боя, — сказал я.
— Кто это мог сказать? — вспыхнул он. — Да мы все…
— Не надо! — остановил я его. — Потом, завтра…
После ужина я сразу же лег в постель, надеясь забыться. Но сон не шел. Рядом со мной на нарах лежал Сулам. Он спал так безмятежно, по-детски раскинув руки, что я даже позавидовал ему. Да и все остальные товарищи спали. Я же ворочался с боку на бок, стараясь найти объяснение случившемуся.
Отстранили от работы. Василяка уже сообщил мне, в чем моя вина.
Нет, нет! А как я докажу, что «нет»? Я уже отстранен от полетов. Меня уже обвинили.
Но я ни в чем не. виноват перед Родиной и партией. Ни в чем абсолютно. Я виноват только перед одним человеком за то, что грубо ответил ему. И за это пускай накажут. Но и он меня обидел, да и не только меня, а всех летчиков, не поверив что мы деремся с противником. И это он виноват в том, что наши войска понесли потери. Следователь должен разобраться. Недоразумения — явления преходящие. Время утвердит истину. А теперь — спать, спать. Утро вечера мудренее. Однако непрерывный поток мыслей смыл сон, и только от въевшегося в кровь сигнала «Подъем» я понял, что за ночь не сомкнул глаз. Я по привычке хотел было быстро вскочить, но, вспомнив слова Василяки: «Завтра утром не вставай со всеми вместе, как следует выспись», снова натянул на себя одеяло.
Безработный! Всю жизнь я трудился. В детстве в деревне помогал матери. Потом — город, учеба, работа, армия, бои с японскими захватчиками и белофиннами, академия. И снова, вот уже второй год, воюю. И вдруг кто-то решил все это зачеркнуть, и зачеркнуть в тот момент, когда я, как никогда, могу быть полезным Родине.
Мне захотелось встать и всем объявить, почему лежу. Но я сдержался. Товарищи не помогут. Они только посочувствуют. А сочувствие не нужно, я ни в чем не виноват. И все же лежать было стыдно. Я чувствовал себя без вины виноватым, но был бессилен что-либо предпринять.
— Товарищ командир! Товарищ командир! — затеребил меня Априданидзе, думая, что я не проснулся. — Уже подъем!
Я не мог больше лежать. Оделся вместе со всеми. Так лучше. На аэродроме, пока все выясняется, буду собирать грибы. Я люблю грибы. Вечером устроим прекрасный ужин.
Небо за ночь очистилось от облаков. Луны нет. Перед рассветом, особенно густа темнота. Ярко сияют звезды. В столовой любезно встречает официантка. Бутерброд с маслом и сыром. Горячий кофе. Легкий завтрак. Все идет, как всегда, словно ничего не случилось. Только внутри скребут кошки. Безработный!
Когда приехали на аэродром, солнце уже вставало. Все спустились на КП. Здесь уже находились Герасимов и заместитель командира дивизии по политической части Горбачев. Василяка пригласил всех сесть.
— Вчера вы воевали хорошо, — начал Герасимов. — Командир корпуса, да и мы оба, — командир кивнул на полковника Николая Абрамовича Горбачева, — одобряем ваши действия. Вы сделали все, что могли. Но, как говорится, выше себя не прыгнешь. И в том, что немцы бомбили войска, — вашей вины нет.
«Спасибо!» — чуть было не вырвалось у меня. Герасимов говорил еще о чем-то, но я уже не слушал: известие, что командование разобралось в нашем бое и следствие прекращено, заслонило все остальное.
После получения боевой задачи мы узнали, что все фронты, действующие на Украине, переименованы. Наш Воронежский стал 1-м Украинским, а фронты южнее соответственно будут теперь называться 2, 3 и 4-м Украинскими.
Летчики вышли из землянки. Небо над аэродромом посветлело. День обещал быть напряженным. Передо мной почему-то встала страшная картина вчерашней бомбежки, которую можно было бы и не допустить. И я возвратился на КП, чтобы узнать у комдива, почему же нам вчера не выслали помощь.
В дверях я чуть не столкнулся с Герасимовым и Василякой. Они направлялись в соседний полк. Николай Семенович пригласил меня с собой.
— Почему, почему? — безобидно и устало проворчал он. — Ты же знаешь, что у нас нет ночников. Это тебе не ПВО. Дивизия не летает ночью.
По всему было видно, что ему надоело отвечать на такие вопросы. Значит, его уже спрашивали об этом, и не раз, и, может быть, ему тоже пришлось немало пережить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124