Комдив встревожился. Но комиссар так классически притер машину, что Герасимов, не щедрый на похвалы, тут же премировал его коверкотовой гимнастеркой. С тех пор Гурий Андреевич: летает только в ней. «Гимнастерка — ровесница моей фронтовой жизни», — говорил он об этом памятном подарке.
Так началась фронтовая жизнь комиссара. Его пример летного мастерства сразу расположил к себе летчиков. На первом же ужине в полку устроили ему хорошую встречу. Гурий и здесь покорил всех песнями! «Истребители», «Прощай, любимый город» и «Землянка». В заключение ужина сплясал, да так лихо, что все диву дались.
Но для замполита в авиации на фронте эти качества, конечно же, не были главными. Летчики про себя подумали: «Теперь посмотрим, как будешь воевать». Но после первого же боя все стали называть Гурия «наш комиссар», хотя комиссаров по штату уже и не было.
— Какими судьбами? — не отпуская Петра из объятий, продолжал Хатнюков.
— Ты думаешь, в таких тисках я могу говорить?
— Не прикидывайся хлюпеньким, Петро, знаю я тебя! Воронин радостно улыбнулся:
— Хорошо, что встретил тебя, Гурий, Без друзей тяжело.
* * *
К утру двадцать седьмого июля был освобожден Львов, а тридцатого состоялся общегородской митинг. Полк получил задачу: прикрыть город.
Поднялись десяткой. В небе ни облачка. Воздух чист и прозрачен. Война откатилась к Карпатам и Висле. Но видны на земле ее следы: окопы, воронки от бомб и снарядов, сгоревшие села и деревни. Сам город не узнать. Он расцвел и с высоты похож на цветистый ковер с наибольшей яркостью красок в центре. Здесь собрались жители в праздничных нарядах.
Чтобы не тревожить людей на митинге шумом моторов, летали километрах в десяти юго-западнее Львова. Две недели город содрогался от огненного смерча войны. Теперь пусть слушает мирную тишину.
Фашистские бомбардировщики в открытую к городу прорваться не в силах, но все же нельзя не тревожиться. О митинге и боевом порядке нашей десятки гитлеровцам может сообщить их агентура, а вражеские истребители возьмут да и явятся на большей, чем мы, высоте и боем привлекут наше внимание на себя. В такой момент к Львову на бреющем полете, маскируясь на фоне земли, легко подобраться какому-нибудь самолету. Море людей… — промаха не будет. И торжество превратится в траур, поэтому летчики-истребители настороженно «плавают» по небу. Каждый понимает свою большую ответственность. Ни одного лишнего движения, ни одного слова. Главное внимание — Карпаты. Там — фронт, он не так далеко.
Вот вдали двумя крапинками замаячили какие-то самолеты. Они идут со стороны Карпат. С незнакомцев Воронин не сводит глаз, но летчиков пока не предупреждает: пара пока далеко и не опасна, а тревожная информация лишь отвлечет летчиков группы от планового наблюдения за воздухом.
Через минуту, две стало ясно — «фоккеры». Они проходят западнее наших истребителей и довольно далеко. Что же им надо? Наши могут их отогнать, но стоит ли связываться; у группы задача поважнее. Воронин сообщает земле, пусть на эту парочку поднимут истребителей с аэродромов западнее Львова.
После полетов на прикрытие митинга полк был выведен в резерв. За это время все должны отдохнуть, а потом получить на заводе новые самолеты и переучиться на них. Половина людей личного состава сразу же улетела в санаторий, а майор Воронин с остальными остался на второй рейс.
С аэродрома снялся и уехал батальон обслуживания, оставив здесь только столовую и две грузовые машины. Летчики во главе с Ворониным теперь оказались далеко от фронта и в ожидании прилета за ними транспортных самолетов отдыхали, наслаждаясь спокойствием и тишиной. Загорали и даже ездили купаться на Буг.
Тихое село Куровице с богатыми садами стало для оставшихся авиаторов как бы своеобразным курортным местечком. И когда с Вислы прилетел комдив Герасимов, то Воронин попросил, чтобы от санатория их избавили: здесь лучше любого курорта. Но вдруг в ночь на двадцатое августа нагрянула беда.
Поначалу симптом этой беды был безобидным. Майор Воронин шел по селу на обед в столовую и любовался ухоженными хатками и изобилием яблок в садах, когда неожиданно из калитки палисадника перед ним вывернулся здоровенный парень. От него несло самогоном:
— Товарищ майор, я завтра должен явиться в район на призывной пункт, чтобы идти в Красную Армию. Возьмите меня в свой тридцать второй полк. Я буду служить хорошо. — Парень говорил певучим басом, перемешивая русские и украинские слова.
Знание номера полка насторожило;
— Откуда вам известно про тридцать второй?
— Об этом мне сказали.
— Кто?
— Они, бандеровцы… — начал было он, но, видимо, кого-то опасаясь, огляделся. В этот момент из хаты вышли двое мужчин. Они остановились за калиткой и строго позвали парня. Перед майором они как бы извинились:
— Нализался, а теперь пристает.
Парень, тихо сказав, что вечером придет в часть, послушно пошел на зов мужчин.
Петр понял: здесь что-то нечисто. Парень, очевидно, об этом знает. Немедленно задержать и поговорить с ним наедине? Однако интуиция подсказала: нельзя, спугнешь. Лучше подождать до вечера. Он же сам прийти пообещал. А может, будет поздно? Как бы сейчас пригодился уполномоченный особого отдела. К сожалению, он улетел первым рейсом.
На всякий случай пришлось принять срочные меры предосторожности. Для надежности охраны самолетов уплотнили стоянку, усилили охрану штаба, хат, где жили люди полка, уточнили план обороны аэродрома и вели патрульную службу в гарнизоне.
Вечером к Воронину никто не явился. Ночь стояла безлунная и душная. В полку все было сделано, чтобы никакая выходка бандеровцев не застала врасплох.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61