Потом согласился:
«Все нормально».
Чизхолм совершил небольшой обход, чтобы ознакомиться с местностью, и прибыл с докладом. Проволока натянута всего в один ряд, сразу за оградой находится поле, заросшее довольно высоким овсом. Окно умывальной находится всего в нескольких футах от проволоки, и ночью будет очень просто вылезть в окно, проползти через проволоку и скрыться в овсе. Вот только двое часовых обходят ограду по периметру.
На следующее утро палестинец попытался заговорить с одним из охранников. Он вернулся в крайнем возбуждении.
«Этот парень — поляк. Несколько человек в роте охраны тоже поляки, вынужденные носить немецкие мундиры. Он говорит, что они нам помогут. Поляк ночью отвлечет внимание немецкого часового разговором на другой стороне периметра, пока мы выбираемся за ограду».
Бадер согласился:
«Сегодня ночью!»
«Нет, не сегодня. Сегодня караулят два поляка, и это будет выглядеть подозрительно. Он боится, что немцы их расстреляют».
Это происходило в понедельник. Для побега выбрали среду.
Пришли немцы и с криками «Быстро! Быстро!» начали выводить людей на работы. Бадер проследил, как они отбыли, но тут ухмыляющийся капрал вручил ему ведро и швабру.
«Вперед, за работу», — сказал он.
Бадер достаточно спокойно отнесся к уборке туалетов, так как не боялся промочить ноги. Никто в лагере не подозревал, что подполковник драит унитазы. Большинство этих парней попало в плен в Дюнкерке и просто не знало о нем. Единственное, что его беспокоило, не примчатся ли немцы из Ламсдорфа до ночи среды. Такие размышления сильно портили ему настроение.
Вечером рабочие вернулись, и он спросил мокрого и грязного Палмера:
«Ты видел какие-нибудь самолеты?»
«Не видел даже поганого аэродрома», — разочарованно протянул Палмер.
Следующий день прошел достаточно спокойно. Немного страхов. Немного рутины. На закате палестинец переговорил с поляком, который сменился с дежурства, и узнал, что следующей ночью будут дежурить один поляк и один немец, как им и требовалось.
Утро выдалось солнечным и теплым, прекрасная погода для побега, но день тянулся нестерпимо долго. Наконец в 17.30 рабочие вернулись, и пятерка устроилась отдыхать в своей комнате, ожидая назначенного часа.
В 18.00 в коридоре загрохотали сапоги, и какой-то немец заорал:
«Всем строиться! Всем строиться!»
Чертыхаясь и гадая, что это может значить, пленные поднялись и вышли наружу. Едва их построили возле ворот, как появился фельдфебель и громко заорал:
«Всем спустить брюки».
Ничего не понимающие люди начали возмущенно кричать, свистеть, смеяться. Бадера этот приказ заставил застонать от отчаяния. Он растерянно посмотрел на сержанта, который развел руками, но пробормотал:
«Держитесь, сэр. Я прикажу людям отказаться».
Бадер язвительно заметил:
«И тебя расстреляют. Спасибо, сержант, не стоит. Им понадобится 5 минут, чтобы найти меня».
Он повернулся, но чтобы укрыться в бараке, требовалось пройти несколько ярдов по открытому пространству. Никаких шансов. Никакого спасения. Все это стремительно пронеслось у него в мозгу. Бадер решил, что не следует подвергаться унижениям. Он растолкал людей и подошел к фельдфебелю.
«Я думаю, что я именно тот, кого вы ищете».
Фельдфебель уставился на него, словно не верил собственным глазам. Но в этот момент в ворота прошли капитан и 6 солдат из охраны Ламсдорфа. Капитан увидел Бадера, сразу узнал его и обрадовался.
«Ах, подполковник, я восхищаться видеть вас опять. Вы опять нести неприятность».
Он был очень дружелюбен. И тем же веселым тоном он предложил:
«Теперь пускай мистер Палмер также выходить наперед».
У Бадера вырвалось:
«Великий боже, так Джонни Палмер тоже сбежал?»
Капитан терпеливо ответил:
«Никакой беспокойство, подполковник. Иначе мы брать всех вас обратно в Ламсдорф на проверка».
Бадер моментально сообразил, что это сорвет план побега остальных троих. Моментально решившись, он повернулся к своим и сказал:
«Выходи, Джонни. Все кончено».
Палмер, немного помешкав, тоже вышел вперед. Ворота лагеря захлопнулись, и их увели.
Обратное путешествие в Ламсдорф было унылым, хотя немцы держались довольно дружелюбно. Их привели в караулку Ламсдорфа, туда же пришел комендант. И тут начался спектакль. Комендант бушевал, как ураган, от собственных криков приходя в большую ярость. Странно было видеть высокого, аккуратного старика примерно 60 лет, который, разинув рот, извергает изощренные немецкие ругательства. Он стоял перед ними, вопя так громко, что изо рта летели капельки слюны. Он все кричал и кричал, и у переводчика, который стоял рядом, не было ни малейшего шанса вклиниться в этот монолог. У Палмера во рту все еще торчала сигарета. Когда комендант закричал, Пал-мер вынул сигарету и выпустил клуб дыма ему прямо в лицо. Потом он повернулся к Бадеру и сказал подчеркнуто спокойно:
«Ты знаешь, я совершенно не представляю, что он тут говорит».
Бадер начал хихикать, и комендант покраснел. Он завопил еще громче. Когда он наконец остановился, чтобы перевести дыхание, вперед вышел переводчик и коротко сообщил:
«Комендант говорит, что вы оба опозорили офицерскую честь, переодевшись в солдатские мундиры. Вы причинили ему серьезные неприятности».
Бадер ответил:
«Ладно. Скажите коменданту, что это моя работа — причинять ему неприятности».
Переводчик оказался достаточно бестактен и перевел этот ответ. Комендант покраснел, как свекла, и разразился новой тирадой. Англичане даже испугались, что его сейчас хватит апоплексический удар. Он потрясал кулаками и вопил: «Arrestzellen! Arrestzellen!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127