Потом старый вождь сделал знак, что хочет говорить, и мигом воцарилась такая тишина, что стало слышно потрескивание сучьев в костре. Старец говорил медленно и внятно, очевидно стараясь, чтоб Утта успела все перевести как можно лучше. Когда она начинала переводить, вождь ласково клал ей на голову руку.
Речь шла о нашей крепости. Вождь подошел к этой теме очень осторожно, обиняком. Великий маниту рыб Мичибичи — а такие маниту, как всем известно, обитают в каждой реке — привык свободно разгуливать по своим владениям, сказал вождь. И вдруг, обходя свою реку, маниту наткнется на великолепный дом, которым ее перегородили иенгизы! Неизвестно, каково будет тогда его настроение и как оно отразится на бедных индейцах. Не лучше ли освободить ему дорогу и построить такой же прекрасный дом, но на твердой земле?
— Ге-е-гец! (Да!) — хором провозгласили все сидевшие у костра.
Питер, хитрая бестия, возразил очень умело — я бы сказал, дипломатично. Нет, маниту не обидится, и вот почему: белые люди у себя на родине давно строят через реки такие же дома. Их называют мостами, и нет признаков того, что духам рек они не по вкусу. Зато перед скуанто иенгизы в долгу, так как заняли принадлежащий им участок реки. И они, иенгизы, хотели бы в какой-то степени отблагодарить своих добрых друзей. Они привезли им десять теплых одеял. «Смотрите! — И Питер развернул один из наших тюков, которые до того лежали в лодках. — И дважды по десять ножей, и столько рубах из красивой синей ткани, сколько могут надеть люди от трех костров, и известные уже скуанто топоры, которыми можно срубить даже очень большие деревья. Ах, да тут еще несколько безделушек… — Питер небрежным жестом высыпал на шкуру золоченые пуговицы, бронзовые колечки, яркие ленты и другие мелочи. — Надеемся, что они понравятся молодым девушкам племени».
Индейцы-воины не шевелились и бесстрастно молчали, только изредка переглядывались, а вот женщины — те восторженно повизгивали и с шипением втягивали в себя воздух. Через некоторое время старый вождь поднял руку в знак того, что хочет ответить, и Утта начала переводить.
Он не станет скрывать, сказал Оримха, что все это — очень богатые дары и сделаны эти вещи чрезвычайно искусно. Скуанто примут их как щедрый дар друзей, но не как плату за землю и воду: ведь смешно торговать тем, чем безвозмездно пользуются дикие звери. Однако пусть простят его, старого недалекого индейца, если он позволит себе не очень, быть может, вежливый вопрос. Каждому ясно, что белые люди — великие, необыкновенные мастера, они создают такие удивительные предметы, что отказываешься верить собственным глазам. Надо полагать, на своей родине они очень счастливы, владея такими волшебными богатствами. Так почему они все-таки едут и едут сюда?
На лице у Питера появилось странное выражение. Такое бывает у кота, когда его за шиворот оттянешь от сметаны и приподнимешь над полом, дабы он почувствовал всю ошибочность своего поведения. После мучительной заминки белый ответил краснокожему:
— Здесь очень хороший воздух…
Я думаю, только нечеловеческая выдержка помешала индейцам лопнуть со смеху. По их узким глазам проскакала дьявольская искорка, и побей меня бог, если это не равнялось тому, что европейцы называют «гомерическим хохотом». Темная кожа на лице старого вождя сначала растянулась, потом как бы раскололась на маленькие ромбики, и он деликатно опустил глаза, чтобы не видеть смущения Одинокой Сосны.
Вдруг со своего места поднялся весь утыканный перьями краснокожий страшного вида. Лицо его было располосовано черным и белым — знаками войны и смерти, на шее висело ожерелье из когтей пумы и гризли, а рукава и брюки были сплошь обшиты бахромой из человеческих волос. Голос его походил на клекот ворона — да его и звали Низко Летящим Вороном. Он был один из сахемов племени пекота. Утта не поспевала или не умела переводить его страстную быструю речь, поэтому Оримха его остановил; кроме того, я полагаю, он хотел несколько охладить его пыл. Ворон остановился, подумал — и продолжал уже на межплеменном наречии, но обращался теперь прямо к Питеру, а Утта поспешно переводила.
Это было прямым объявлением войны. Теперь все видят, сказал Ворон, как лживы, как трусливы слова высокого иенгиза. Разве это не насмешка над племенем скуанто — то, что он сказал, этот льстивый гость? Или он надеется, что сегодня скуанто утеряли разум в забавах и игрищах и не поймут его слов как надо? Да, иенгизам скоро понадобится и воздух этой страны! Если б могли, они бы и воздух от нас отняли, предложив за него пару старых одеял да детские погремушки. Как жаль, что правила гостеприимства не позволяют посмотреть, так ли красна кровь иноземных пришельцев, как кожа настоящих воинов, и так ли они сильны в бою, как умеют нанизывать слова одно на другое!
Слушая эту страстную гневную речь, мы все понимали, что стоим перед лицом смертельного врага. Руки наши невольно ощупывали ружейные замки, и одно мгновение казалось, что остается только разрядить ружья в толпу индейцев и умереть под их топорами. Лицо Тома Бланкета покрылось испариной, белые губы шептали молитву. Шоурби посерел, его трясло. Но что скажет Питер в ответ?
Вот где впервые все оценили Джойса, как он этого заслуживал!
Единственный из нас, он не дрогнул, не изменился в лице, и когда Низко Летящий Ворон сел, не спешил заговорить в ответ. После долгого напряженного молчания Питер улыбнулся Утта-Уне, приглашая ее переводить.
— Я понимаю почтенного Ворона, — сказал он слегка презрительным тоном. — Он с полей войны. Он только что сражался с белыми людьми, которых зовут иенгизы, и в его глазах все иенгизы — враги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86