Но ты сам виноват. Ведь я являюсь верховной жрицей культа Божественного Августа и имею право сама организовывать мероприятия в его честь. Ты же пытаешься быть затычкой к каждой бочке, боясь, что в противном случае тебя вовсе перестанут уважать.Запомни, сынок, если ты хочешь, чтобы люди тебя уважали, сначала начни уважать себя сам. Без этого ничего не выйдет.«И опять она права, — со злостью подумал Тиберий. — Вот ведьма. Как же с ней бороться?»— А зачем надо было зачитывать письма Августа? — с обидой спросил он. — Чтобы посмеяться надо мной?На том же банкете Ливия, не удовлетворившись и так уже достаточным своим триумфом, собрала женщин в своей приемной и зачитала им несколько писем Августа, которые покойный цезарь писал ей в разное время. Во всех этих посланиях он весьма нелицеприятно характеризовал своего пасынка, жалуясь на его угрюмый характер, подозрительность и склонность к пьянству и разврату.Супруга сенаторов получили огромное удовольствие и, естественно, не замедлили затем рассказать все подробности своим мужьям.— Ну, сынок, — с улыбкой ответила императрица, — ведь если уж ты отказал мне в доступе к архиву моего покойного мужа, то должна же я была — хотя бы для сохранения авторитета верховной жрицы — показать, что и у меня есть некоторые документы Божественного Августа.Тиберий понял, на что она намекает, и лишь скрипнул зубами в бессильной ярости,— По крайней мере, — буркнул он, — можно было не так демонстративно проявлять свое неуважение ко мне и к моим гостям. Очень некрасиво выглядело, когда на твой стол подали прекрасного фазана на золотом блюде и тут же на мой — какую-то тощую пригоревшую курицу в мокрых перьях.— Но я же во всем следовала твоим наставлениям, сын, — язвительно улыбнулась Ливия. — Разве не ты выступил недавно в сенате с гневной речью, направленной против роскоши и расточительства, и весьма остроумно заметил, что половина кабана ничем не хуже целого, а потому следует придерживаться умеренности? Я только хотела, чтобы ты сам подал пример воздержанности своим сенаторам и патрициям — мотам и чревоугодникам.Тиберий только махнул рукой. С ней бесполезно спорить, только нарываешься на новые насмешки.Императрица прикрыла глаза и покачала головой.— Да, — мечтательно протянула она, — вот, вспоминаю, как в подобной ситуации поступил твой приемный отец, Август. Он, конечно, был человеком довольно мягким и слабовольным, но умел сохранить лицо в любой ситуации и всегда находил выход.Однажды цезарь сурово попенял нескольким знатным гражданам за то, что их жены питают страсть к неумеренной роскоши и одеваются, словно александрийские гетеры. Не пристало это, дескать, почтенным римским матронам, и долг мужа — вовремя приструнить зарвавшуюся супругу.Сенаторы с почтением выслушали речь Августа и пообещали принять меры. «Мы будем во всем следовать твоим мудрым указаниям, которые ты подкрепляешь личным примером», — сказали они.А я — специально, чтобы поддеть Августа — в тот же вечер пришла на званый ужин в самом шикарном своем туалете, а уж драгоценностей навесила столько, что едва могла двигаться.Все остолбенели и уставились на цезаря, ожидая, что же он скажет своей жене, бросившей ему столь дерзкий вызов.Но Август не растерялся. Он с улыбкой поблагодарил меня за весьма своевременную и остроумную пародию на излишества, осужденные им утром.Вот так поступал твой приемный отец, и все его любили и уважали. Ты же на том банкете готов был с кулаками на меня наброситься. Гости это заметили, и поверь — общественное мнение было не на твоей стороне.Тиберий снова опустил голову и уставился в стол. Левой рукой он ожесточенно чесал язву на щеке.— Ладно, сынок, — доброжелательно произнесла императрица, видя, что он совсем расстроился. — Что было, то было. Теперь начнем сотрудничать по-настоящему. И вот первый вопрос, который мы обязаны решить, — что делать с Германиком?— А что делать с Германиком? — буркнул цезарь. — Пусть себе воюет. Я бы не очень хотел, чтобы он вернулся в Рим.— Естественно, — согласилась Ливия — Но предоставлять ему свободу действий в Германии очень опасно. Он и так сделался уже слишком популярным, а новые победы, которые он обязательно одержит, только добавят ему сторонников.Ведь ты же помнишь — у нас есть кое-какие тайны, о которых он никогда не должен узнать, иначе вполне может повернуть оружие против нас. Если посчитает, что мы нарушили закон.Тиберий задумчиво кивнул. Да, это так. Германик верен долгу и присяге, но не позволит и никому другому нарушать их.— Вот видишь, — продолжала Ливия. — Наше положение еще не настолько прочно, сенат еще не лежит у наших ног и готов в любой момент переметнуться от тебя к Германику.У нас есть хорошее средство прижать их и сделать своими рабами, но для этого надо иметь свободу действий.— И что это за средство? — без особого интереса спросил Тиберий. — Мечи преторианцев и твой верный пес Сеян?— Не совсем, — улыбнулась Ливия. — Да, Сеян готов выполнить любой наш приказ, но он тоже боится Германика. И ему нужно какое-нибудь юридическое основание, чтобы развязать репрессии против сенаторов и прочих смутьянов.— А у тебя есть это основание? — спросил цезарь.— Да, — ответила Ливия. — Я говорю о добром старом законе об оскорблении величия римского народа. Ведь он настолько расплывчатый, что по нему можно осудить практически за любой поступок, даже намерение. Поэтому закон сей — crimen laesae maiestatis — весьма действенное оружие в руках единоличного правителя.Особенно сейчас, когда появился культ Божественного Августа, к которому люди еще не привыкли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150