Никем не любима… Быть может, недостойна любви?
Однако на этот раз она стала жаловаться:
– Я знаю, что во мне нечему нравиться! Я не красива, не умна, не занятна. И у меня скверный характер: мне нельзя ничего сказать, я сейчас же заплачу! И все же они жестоки ко мне…
– Алиса!
Аббат Бюир ненавидел некоторые слова, в особенности глаголы «нравиться», «быть приятным», если только за ними не следовало слово «Бог».
– Алиса! Грешно и недостойно доброй христианки думать о том, нравишься ты или нет. Не к чему вам думать о том, красивы ли вы, привлекательны ли. Будьте добры, только добры, и вы будете по сердцу Господу…
Он наставлял, но не слишком строго: оттого что Алиса – чистая, прямодушная, нежная – казалась ему почти по сердцу Господу.
И он внезапно остановился:
– Они жестоки к вам? Кто же?
– Все, – тихо прошептала барышня Дакс, – папа, мама, Бернар…
Аббат Бюир изумился:
– Жестоки?
Он очень внимательно посмотрел на нее. У нее были красивые полные щеки, темного цвета кожа, здоровый вид цветущей девушки; кроме того, на ней было надето очень изящное летнее платье. Короче сказать, она не походила на мученицу. Аббат нахмурил брови:
– Я не вполне понимаю вас, дитя мое… По-моему, вы достойны скорее зависти, чем сожаления.
Барышня Дакс печально покачала головой:
– Завидовать мне? О! Отец мой! Нужно быть бессердечной, чтобы мне завидовать!
– Бессердечной?
– Ну да! Разве весело, по-вашему, не быть любимой никем?
Аббат Бюир слушал внимательно. Но при последних словах он облегченно вздохнул и пожал плечами.
– А! – сказал он. – На вас опять напала блажь… Вас не любят! Никто не любит!
И он снисходительно усмехнулся. Потом заговорил более строго:
– Дитя мое, подумали ли вы, что своими беспричинными и несправедливыми жалобами на ту превосходную участь, которая дарована вам провидением, вы оскорбляете Господа?
Барышня Дакс опустила голову.
– Оттого что, воистину говорю вам, – сурово продолжал священник, – Господь осыпал вас своими милостями. Во-первых – вы католичка. Ваш отец, будучи протестантом, без сомнения, хотел бы видеть вас приверженной его лживой и отвратительной ереси. Но ваша мать, раньше чем вы родились, уже боролась за ваше вечное спасение; ваша мать, которую вы обвиняете в том, что она вас совсем не любит! Вы католичка!.. Какое земное блаженство сравнится с этим сверхчеловеческим счастьем, залогом блаженства вечного? Но вам не отказано и в мирских радостях. Вы пользуетесь хорошим здоровьем, которое ценнее богатства. У вас есть и богатство: я не слишком искушен в мирских делах этого города; но имя господина Дакса дошло даже до меня, до такой степени прославляют повсюду его трудолюбие, его упорство в работе и удачу, которая их венчает. Дитя мое, когда ваш отец, немолодой уже и богатый, проводит жизнь в конторе, чтоб еще больше увеличить состояние, плодами которого он не пользуется и которое когда-нибудь достанется вам, кому жертвует он своим покоем, своим отдыхом? О! Вы неблагодарны, дитя мое! И вы грешите против заповеди: «Чти отца твоего и матерь твою!» Дочь моя, нежность к вам ваши родители выражают действиями, а не словами, что гораздо лучше. Теперь я спрошу вас: какое точное, прямое, реальное обвинение смогли бы вы предъявить вашим родителям, если даже предположить, что ребенок может, не совершая преступления, обвинять в чем-нибудь тех, кто дал ему жизнь и крещение? Да – какое обвинение?
– Никакого, – совсем тихо прошептала барышня Дакс.
И действительно, господин и госпожа Дакс были вполне безупречными родителями и заботились о своей дочери как должно. Но…
Но барышня Дакс, без сомнения, слишком требовательная, искала другой нежности, менее наглядной, менее очевидной, более сладостной.
И, примостившись на своей скамеечке, она смотрела на духовника. У нее были очень большие и очень черные глаза. Неподвижная и задумчивая, она казалась маленьким сфинксом, который старается разгадать собственную свою загадку.
– Не забывайте, – продолжал аббат Бюир, – не забывайте последнего доказательства любви, которое дали вам ваши родители: вы невеста, и невеста по выбору вашего сердца. Чтоб обеспечить ваше супружеское счастье, ваши родители даже не ждали, чтоб вам исполнилось двадцать лет. Дальновидные и бдительные, они не спеша избрали для вас превосходного мужа. Я помню, как ваша мать говорила мне, что она согласится выдать вас только за самого почтенного человека в Лионе. Такого человека нашли. И несмотря на то, что усомниться в нем было невозможно, у вас спросили согласия, предоставили вам свободу выбора. Вас ни к чему не принуждали. Вы согласились. И что же?
Аббат Бюир остановился. Было жарко. Оттого что окно было полуоткрыто, в келье не было прохладнее. Аббат распахнул настежь обе половинки его. И, возвращаясь к своей кающейся:
– И что же? – повторил он.
Барышня Дакс улыбнулась:
– Это верно, – сказала она. – Я согласилась. Мне кажется, что я буду вполне счастлива с господином Баррье. И я уже теперь очень люблю его.
Она в нерешительности остановилась на мгновение:
– Но только…
– Только что?..
– Но только… Я боюсь, что он не любит меня. Недостаточно любит меня… Не так, как бы я того хотела.
На этот раз священник рассердился:
– Не так, как вы бы того хотели? Какой же любви хотите вы, Алиса?
Она покраснела. Сквозь матовую кожу брюнетки румянец просвечивал, как темный пурпур. Она пролепетала:
– Не знаю…
Потом, собравшись с духом:
– Я не знаю наверно. Но мне хотелось бы, чтоб со мной говорили нежно, чтоб меня не бранили, чтоб мне не говорили постоянно неприятных вещей. Мне хотелось бы, чтоб меня немного побаловали, приласкали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52