Грубая красота жизни не казалась ей красивой.
Сойдя с моста, барышня Дакс пересекла Толозанскую площадь и пошла по улице Пюи-Гайо. Здесь двигался целый поток пешеходов – рабочие, служащие, посыльные. Толкаемые со всех сторон, они останавливались, перебрасывались несколькими словами, прямо на улице заключали сделки. Склады изрыгали через широкие ворота тюки шелка, их наваливали в фургоны с парусиновым верхом, и четыре жестоко нахлестываемые лошади уносили их к фабрикам. Вереница трамваев бесконечными звонками с трудом прокладывала себе дорогу среди этой давки. И не будь на ней торцовой мостовой, заглушавшей гул колес, деревянных башмаков и подошв, улица была бы шумнее вокзала. Напуганная служанка совсем потерялась среди снующей толпы: барышне Дакс пришлось дожидаться ее на перекрестке.
На площади Терро, перед старым мрачным дворцом, свидетелем смерти Сен-Мара, барышня Дакс остановилась еще раз посмотреть, идет ли пар из ноздрей у четырех Бартольдиевых коней. Исполинские свинцовые кони вздыбились посредине водомета, и искусный литейщик устроил так, что из их ноздрей и ртов ясно вырывается дыхание – водяная пыль. Фонтан действовал; четверка коней дымилась; с детским любопытством барышня Дакс долго смотрела на них. Когда она стояла так перед фонтаном, ее крепкая девическая фигура привлекла внимание какого-то прохожего, который задел ее. Внезапно обернувшись и почувствовав себя женщиной, она не смогла удержаться, чтоб не взглянуть на него. Он был недурен, молод, с красивыми задорными усиками. Барышней Дакс овладело мимолетное сожаление, что неприлично бросить второй взгляд на этого незнакомца, который ею восхищался. Но это было бы ужасно. Барышня Дакс была скромной девицей. Она тотчас удалилась, ускорив свой мальчишеский шаг; и прохожий не стал преследовать ее; у нее была некрасивая походка, как у всех только что переставших расти.
Барышня Дакс прошла Алжирскую улицу, мост Фейан и перешла через Сону. Она шла в Фурвьер, где ее духовник, недавно переменивший приход, был викарием.
Правый берег Соны составляет крутой холм, на котором некогда была расположена древняя столица римских галлов: Лудгунум, Лионская Лютеция. Теперь Лудгунум только предместье – самое мрачное, самое тесное, самое шумное, но и самое прекрасное в своей нескладной старости, которой фабричный дым сообщил налет, свойственный старой бронзе.
Это благочестивое предместье колоколов и монастырей, предместье, где устраивают иллюминацию в церковные праздники, в отличие от рабочего предместья на другом берегу, где иллюминация бывает в дни праздников революционных. Все здесь дышит стариной – убеждения и стены. Вот стрельчатое окно времен Генриха Второго, а женщина, которая высунулась из него, без сомнения ежедневно ходит к обедне.
Вот дома, которым по два, по три столетия, – дома, которые стали лачугами, а были дворцами. Переулки с лестницами. Садики на террасах. То здесь, то там акация или липа, подпирающая какую-нибудь развалину. И трава на мостовой.
Церковь расположена на вершине холма: Собор Фурвьерской Богоматери, куда паломничают католики со всей Европы. Фурвьер – тому прошло восемнадцать столетий – был форумом Венеры, центром и акрополем твердыни Клавдия.
На языческих развалинах, забытых и засыпанных, храм расположен, как на некоем троне. Он огромен. На него пошло так много гранита и мрамора, что здание, благодаря всем этим камням, кажется очень тяжелым – словно вот-вот продавит холм, на котором стоит. Но так лучше. Фурвьер вполне гармонирует с равниной, которая тянется у его башен, – с Лионской равниной, вечно покрытой туманом и как бы придавленной слишком низкими облаками. Задумчивому и сумрачному городу подходит грузный храм, подходят четыре башни, которые служат шпилями и вздымаются к плотному и бесцветному небу, подобно молитвам крестьян, прикрепленных к земле.
Когда барышня Дакс взошла на паперть, луч солнца проскользнул между двумя облаками. Но этот луч не нашел на туманно-серой церкви ни одного белого пятнышка, где он мог бы отразиться. Только высоко над крышами пылала позолоченная статуя архангела Михаила, повергающего рогатого дьявола.
Барышня Дакс поморщилась:
– Нечего сказать!.. Хорош этот противный город, насквозь серый!
II
В ризнице церковный сторож узнал барышню Дакс.
– Вы, верно, к господину первому викарию? Он здесь, я сейчас предупрежу его. Угодно будет вам обождать в его исповедальне?
– Нет, я постучусь к нему.
Барышня Дакс постучала в белую деревянную дверь в конце коридора с беленными известкой стенами.
– 38. Посему выдающий замуж свою девицу поступает хорошо, а не выдающий поступает лучше.
39. Жена связана законом, доколе жив муж ее; если же муж ее умрет, свободна выйти за кого хочет, только в Господе.
40. Но она блаженнее, если останется так, по моему совету; а думаю, и я имею Духа Божия.
– Войдите!..
Аббат Бюир, духовник барышни Дакс, отложил книгу.
Аббат Бюир был превосходнейшим священником, верил в Бога и любил свою паству. Он был уже старый, совсем седой, и такой худой, что его легко было принять за душу, уже расставшуюся с телом; прекрасную душу, чистую и свежую, хотя и старенькую; но душу, совсем чуждую миру людей; душу благочестивую и мечтательную, которую и тридцать лет духовничества не научили тому, что такое реальная жизнь. Аббат Бюир, чистейший священнослужитель, ненавидел наш век, следовательно, не понимал его. Так что он вовсе не был светским пастырем, что, конечно, было лучше и для него, и для его исповедников.
Алиса Дакс с самого начала принадлежала к ним. Аббат Бюир принял ее первую исповедь, когда она была еще маленькой девочкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52