А вы, мои дорогие товарищи, не упрекайте меня за то, что часто не разделяю вашего веселья и меняю его на такое сокровище, которого не превзойдет ни стоимость триумфа, ни все золото агарян.
Взволнованная, довольная и испуганная, Ирина, между тем, говорила Евдокии, поправлявшей на ней газ:
– Как могу я отказать ему! Сегодня утром, когда он появился в цирке и отыскал меня глазами, я едва удержала готовое сорваться с моих губ восклицание: «Смотрите! Он мой! Я засыпаю у него на груди! Я целую его губы!»
В первый раз Ирина свободно говорила с подругой о своей страсти. Евдокия, покачав головою, заметила:
– Берегись, чтобы твоя радость не открыла для завистливых глаз твоего секрета! Я же, которой нечего бояться на этом свете и которая не променяет ни на что свободу своих желаний, пойду и постараюсь побольше понравиться моему временному возлюбленному.
Подойдя к Харальду и взяв его за бороду, она сказала:
– Ну, молчаливый красавец, надо поучить тебя. Женщины любят, когда ими любуются! Смотри же на меня.
С этими словами она раздвинула толпу присутствующих и вышла на середину залы.
Евдокия славилась умением танцевать. Часто базилисса Теофано, устав от болтовни придворных и от сплетен безбородых евнухов, приказывала Евдокии развлекать себя танцами. Скука, навеянная придворным этикетом, тотчас же проходила, лица оживлялись, в глазах вспыхивал огонек страсти, разбуженный грациозными и соблазнительными движениями танцовщицы.
Позы и движения эти, увлекавшие и возбуждавшие принцесс, взволновали толпу варваров, как бурное море. Они пришли в полное смятение. Каждый хотел прикоснуться к такой красивой женщине.
В стороне от этого общего неистовства Дромунд бросал кости. Ему не везло.
– Я проиграл! Получайте! – вскричал Дромунд, сорвав с себя ожерелье, которое Ирина повесила ему на шею на другой день после их первого свидания, и бросил его на стол.
Выигравший воин спросил его:
– Не хочешь ли еще раз попробовать счастья?
– Да, хочу. Квит или вдвое.
– Ну, бросай.
– Шесть!
– Десять…
Ирина смотрела на играющих и не могла прогнать грустного выражения со своего лица, так что Дромунд с мольбой взглянул на нее и сказал:
– О, моя возлюбленная, боги против нас! Дай мне твои браслеты… Я должен отыграться…
Ирина носила очень дорогие вещи; снимая и подавая ему их, она мягко сказала:
– Все, что у меня есть, – твое, Дромунд. Но перестань лучше играть. С тех пор, как ты добиваешься выигрыша, ты ни разу не взглянул на меня…
Почувствовав неудовольствие, промелькнувшее между ними, но не будучи в состоянии удержаться от желания играть, Дромунд, перед которым не могла устоять Ирина, стал шептать ей на ухо:
– Дорогая моя, я клялся твоим поцелуем, что забуду на твоей груди и океан, и родину, и Валгаллу, но перестань испытывать счастье – это для меня то же, что погасить огонь на вершине мачты, то же, что вытащить судно на сушу… Ирина, жизнь – тоже игра!
Ирина склонила голову.
– О чем ты? Твои браслеты? Я их выкуплю. Долги? Харальд нашел у кого занять денег, у одного ростовщика… Он будет тут сегодня же вечером, он снабдить нас ими.
Успокоив возлюбленную, Дромунд возобновил игру.
Ирина не смотрела больше на играющих. Она думала только о том, что Дромунд не обратил внимания на ее просьбу.
Одна Евдокия получала больше удовольствия, чем даже ожидала.
Раздав по кусочкам этим диким, но восторженным поклонникам свою вуаль, она продолжала танцевать с открытой шеей и с распустившимися волосами.
Отступая к рядам стоявших зрителей, чтоб дать себе больше простора для танцев, она почувствовала на своем плече чью-то руку, но готовая сорваться с ее уст вызывающая шутка заменилась криком ужаса при виде того, что представилось ее глазам.
– Никифор! – воскликнула она, пораженная неожиданностью.

Глава 25
Ростовщик
Неожиданное возвращение Фоки прервало богомолье Никифора и прекратило его лихорадку. Мысль, что он может пропустить такой удобный случай для лишней наживы, восстановила его силы. Он не сомневался в том, что награбленное золото, динарии с изображениями калифов, драгоценности и лошади не долго удержатся в руках торжествующих победителей. Все эти богатства скоро протекут в чаду вина и шумных оргий.
Никифор любил вместе с Хориной обделывать крупные дела, которые ставят на карту большие деньги, захватывают всего человека, овладевают его вниманием и мечтами. Но он отдыхал от этих эмоций в мелких аферах, которых не мог больше открыто вести, с тех пор как променял свой прилавок на перекрестке на мраморный дворец.
Его продолжало тянуть к низменным, подлым сделкам, среди солдат и мелких людей, которых он и притеснял и обирал. Тут, в квартале дружинников и простого народа, муж Ирины был так же известен в качестве ростовщика, как среди аристократии в качестве банкира.
Возвратясь в Византию утром этого дня, Никифор прятался от всех, так как не желал вызвать конкуренцию в других менялах и скупщиках. Удовольствие, которое испытал он, застав в таком месте подругу своего компаньона, чуть было не заставило его позабыть цели визита в таверну.
– Где же Хорина? – насмешливо спросил он Евдокию. – Отсутствует? Но, моя милая, Никифор скромен. И твоя честь в моих Руках будет неприкосновенна.
Евдокия, уже успевшая оправиться от удивления, спокойно отвечала:
– Так же, как и твоя в моих! Такая любопытная женщина, как я, легко может разыграть роль цыганки из Египта, когда такой финансист, как ты, становится мелким закладчиком. За скромность – двойная скромность. Не будем же стесняться в своих делах. Мы преследуем тут слишком разные цели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38