И Ирина прижалась к Дромунду, желая вознаградить и утешить себя лаской; но густые брови ее возлюбленного нахмурились, в глазах его блеснул огонь, выдававший всю дикость его нетронутой натуры, и он сказал:
– Ты помнишь, конечно, и Ангуля? Женщины всегда обращают внимание на знатных начальников, выдающихся из рядов тем, что едут впереди верхами. Не стыдишься ли ты, что полюбила меня, шедшего тогда пешком, в строю воинов? Не желала ли ты, чтобы друзья твои, видя проходящую дружину, с завистью восклицали: «Вот избранник Ирины, это воин, блистающий красотой и силой».
Чувствуя страдание под жесткостью его тона, Ирина не оскорбилась этими словами и мягко ответила:
– О, Дромунд! Не по зависти других наша любовь дает нам счастие! Я люблю тебя и не нуждаюсь в том, чтоб другие женщины находили тебя достойным любви. Я упиваюсь твоей красотой, твоей силой не потому, что все превозносят их. Я ставлю тебя выше, чем может это сделать мнение людей, – так высоко, что никакая земная власть не в силах поставить тебя на такую высоту, ничей взгляд, горящий завистью или восхищением, не достигнет до тебя. Ты владеешь мною безраздельно, в мечтах и на деле, на земле и на небе, а, пожалуй, между небом и землею, так же далеко от Бога, как и от людей, в уединении нашей взаимной любви.
Дромунд опустил голову. Он желал, чтоб Ирина полюбила его иначе. Его душа дикого пирата гордилась победой над женщиной, как удачной добычей. Он желал бы хвастаться ею, как богатым чеканным вооружением, браслетами, кольцами, подаренными ему возлюбленной. Он много раз просил Ирину отправиться с ним в ту таверну, где собирались дружинники играть в кости и пить пиво. Отказы Ирины ему оставались непонятны. Он не допускал в ней чувства самолюбия, считая ее совершенно завоеванной.
Скромность же ее души была для него загадкой, перед которой он терялся, впадая в бессознательное беспокойство, тяготившее и вызывавшее в нем гнев. Ирина между тем сказала:
– Я оставлю тебя на минутку…
– Куда же ты пойдешь?
– В церковь.
– Что ты там будешь делать?
– Я хочу помолиться Богу о нашей любви.
– Какому Богу?
– Моему Богу.
– Это Белому человеку? – спросил Дромунд, с презрением пожав плечами, и добавил: – Ты увидишь, как поможет тебе твой Христос, когда разразится гнев асов и когда норманны сделают из Царицы мира кладовую для солонины!
Это дикое восклицание вызвало краску на лице Ирины. Ей вспомнились те львы, которых она видела в цирке. Усталые от продолжительного морского пути, едва успевшие расправить свои члены, утомленные долгим сиденьем в клетках, они вдруг выпрямлялись и злобно рыкали при виде оскорблявшей их своею близостью толпы. Слезы брызнули из глаз Ирины от обиды, что в своей страсти к разрушению он забывал о ней.
– Тогда я не от моего Бога буду ждать защиты, а от тебя! – сказала она.
При этих словах детски-милая улыбка мелькнула на губах дружинника. Он сжал Ирину в объятиях и своим музыкальным голосом, звучавшим, как лира, в душе его возлюбленной, промолвил:
– Прости меня, если я ревную тебя к твоему Богу! Я отказался от своего рая ради тебя. Не открывай же мне двери и в твой… Мы знаем такое небо, где мы царим одни. Унесемся же туда!..

Глава 22
Торжество
Радостная весть о взятии Хандакса была очень приятна базилевсу, проводившему все свое время в объятиях красавицы Теофано. Чем менее эта удача была им заслужена, тем более она его радовала. Мысль о дерзости сарацин как кошмар давила Романа и пробуждала его среди ночи, мешая спокойно отдаваться своему личному счастию. Теперь же Хандакс был превращен в развалины, в которых догоравшие пожары тушились кровью.
Воины Фоки, ворвавшись, как ураган, в побежденный город, прошли по всем его кварталам и побывали в каждом доме. Двести женщин были истерзаны и задушены. Маленьких детей стрельцы разбивали о камни. Стариков пристреливали на улицах, а людей, способных работать, приводили в порт и продавали в рабство.
Старый эмир Корунас с сыновьями и с женами были связаны и ожидали позорной казни, которая долженствовала украсить триумф победителей. Богатство добычи превзошло все ожидания.
В продолжение полутораста лет пираты Средиземного моря собирали в свою берлогу награбленные с тысячи городов богатства. Только одна продажа невольников, годных для составления дружин, наполняла золотыми динариями шлемы воинов. Целое судно со священными реликвиями, некогда взятыми из святых храмов и хранившихся для того, чтобы при случае продать их за большие деньги, было послано в Византию. Кроме того, красивые сарацинки пополнили запас невольниц для гинекеев.
По старому обычаю, полководец, возвращающийся из похода увенчанным славою победы, должен был войти в город с большим триумфом и пышностью; для него устраивалась торжественная встреча.
В ожидании этой встречи, базилевс предложил Фоке занять свой загородный дворец, который соединялся с Византией непрерывным садом. По своей подозрительности и малодушию Роман боялся, однако же, отдать полководцу надлежащие почести.
В большом дворце вообще не любили военачальников, которых боготворило войско, и потому Фоке пришлось обойтись без триумфальной колесницы.
Но он не страдал от этого. Он знал, что народ воздаст ему все почести, в которых отказывал император.
И как Роман ни окружал самого себя пленными сарацинами, народ знал, кто победил и привел их в Византию.
Праздник, который должен был окончиться представлением в цирке, начался церемонией на форуме. Опоясанная со всех сторон портиками, эта площадь, находящаяся между дворцом, сенатом и собором, была самым сердцем Царицы мира и носила название Авгутстеона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38