Знаю, такие абсурдности необходимы, чтоб люди верили, будто автором Библии был сам Бог, и то, что кажется бессмысленным простому разуму, в действительности — таинство, недоступное пониманию человека. Изречение Тертуллиана «Credo quia absurdum» — самое мудрое из всего, что сказано в этом вопросе. Факт, что Магдебург лежит на Эльбе, не абсурден. Да ведь мы и не можем этому верить. Мы можем это знать или не знать, но верить этому, как вы верите в пресуществление хлеба в тело, а вина в кровь Иисуса, невозможно. Человек — единственное создание, которое спрашивает и хочет знать, а так как на подавляющее большинство своих вопросов он не находит ответа, то легко поддается выдумкам и суевериям и живет, опутанный ими, как паутиной, которая не дает ему взлететь к познанию, загораживает путь к правде и справедливости.
Настоятель выслушал Петра с мягкой, снисходительной улыбкой, с какой мы слушаем лепет ребенка.
— Основная ошибка ваших заключений, сын мой, — заговорил он, когда Петр замолчал, — состоит в том, что вы говорите о религии вообще, не принимая во внимание, что нет никакой религии вообще, куда можно было бы включить, к примеру, даже ложную магометанскую веру, — недаром же вы произнесли имя Аллаха на одном дыхании с именем христианского Бога. Нет, сын мой. Есть единственная истинная вера, вера в Христа, та, которую проповедует и исповедует католическая церковь, и в положениях ее, установленных самим Сыном Божьим, ничего не может изменить ни Святой отец в Риме, ни тем более какой-то Лютер, какой-то Цвингли, какой-то Кальвин и как там еще зовут этих сыновей диавола. Вы правы, утверждая, что человек — создание, жаждущее познания. Но ведь для того Господь, в бесконечной доброте своей, желая утолить эту жажду человеческую, и послал в мир единственного своего Сына, и тот, основав церковь, доверил ее охране сокровище своего учения. Следовательно, вы не должны антагонистически противопоставлять веру знанию, ибо наша вера, будучи истинной, есть одновременно высшее и истиннейшее знание.
— Высшее и истиннейшее знание, — дружно подхватили монахи.
От ответа настоятеля Петру сделалось просто-таки нехорошо; он ощутил такую усталость, такую безнадежность, что не мог продолжать дискуссию и сделал наконец то, что должен был давно сделать, — решительно приступил к исполнению приказа. Это оказалось легче, чем он думал, ибо выяснилось, что монахи давно приготовились к изгнанию, давно свернули свои пожитки и погрузили их на повозки, так что не пропало и получаса, как монастырь опустел.
Этим, однако, дело не кончилось. Как-то вечером, спустя примерно неделю, к Петру, занимавшему скромную квартирку во дворце сбежавшего оптового рыбного торговца, постучался юноша в рваной одежде, видимо, с плеча человека намного выше него; юноша тщедушный, исхудавший, иззябший и до того грязный и заросший волосами, что Петр лишь с трудом распознал в нем того брата Медарда, с которым встречался в монастырской трапезной, бывшего социнианина и к тому же — ведь обращенным грешникам следует особенно радоваться — любимца старика настоятеля. Переступив через порог комнатенки, юноша вскричал:
— Я голоден!
И, совершенно обессилев, свалился на пол. Проглотив с жадностью немного еды, поданной ему удивленным Петром, Медард простонал:
— Пить!
А напившись, ударился в слезы и обнял колени Петра.
— Прими мою благодарность, о мой освободитель, ибо твоей заслугой я наново прозрел и сбросил бремя, угнетавшее душу мою невыносимо! Тебе я обязан тем, что постиг значение формулы «Два плюс два равняется четырем» и ложность формулы «Три равняется одному», равно как и бессмысленность утверждения, что должно чтить единое в Троице, а Троицу в едином!
Уверенный, что несчастный помешался, Петр позвал приставленного к нему слугу и велел приготовить постель для Медарда — пускай отдохнет, выспится и очнется от своего бреда; однако не так-то легко было отвязаться от Медарда.
— Господин поручик, вы думаете, что я сошел с ума, — но я столь же мало сошел с ума, как обеднел крестьянин, у которого поля и нивы вдруг зазеленели богатыми всходами. Мучительные сомнения в вопросах веры, не дававшие мне покоя с детства и приведшие меня к социнианам, и худший из них — вопрос о догмате триединства Бога, отнюдь не прекратились, когда я вернулся в лоно церкви и вступил в монашеский орден. Только вы, господин поручик, просветили меня мыслью, что нет нужды биться над проблемой триединства Бога, поскольку существование Бога нельзя доказать, а следовательно, можно вычеркнуть его как ненужную и сбивающую с толку гипотезу. Хочу следовать за вами, господин поручик, ступать по вашим стопам, отказываюсь верить в Бога и хочу, как вы, исповедовать Правду, формулы «Два плюс два — четыре» и «Все едино есть», стать приверженцем Круга, который, как Крест, не имеет конца и, как Крест, является орудием палача. Я корчусь под напором этих мыслей, они падают на меня как удары бича, и мне кажется, что в любую минуту мне суждено умереть в наказание за то, что я занимаюсь такими рассуждениями, но наказание не приходит, я все живу — и это укрепляет меня в уверенности, что я на правильном пути, на пути к Правде, которой нет без Разума, как нет Справедливости без Разума и Правды. И это, господин поручик, то есть Правда, Разум и Справедливость, и есть истинная Троица, познать которую я так жаждал. Вы мой искупитель, к вам бежал я от братьев, которые были ласковы ко мне и приветливы, но не умели ответить на мои вопросы так, как сумели ответить вы. Ах, как мне хотелось бы, чтобы ваше учение стало достоянием всего человечества!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139