— Я пойду к монаху в келью, пойду и принесу вам всем много, много хлеба, — шептала Сесилия, продолжая обнимать отца, не подозревая, что каждое ее слово точно ножом поражало его сердце.— О, как тяжело! Как невыносимо тяжело сознавать, что нет другого выхода, кроме голодной смерти или позора! — шептала, ломая себе руки, несчастная Вероника.— Вы ошибаетесь, милая, средство есть, — вдруг раздался голос на пороге.Все обратили внимание на входную дверь. На пороге стояла высокого роста женщина, одетая вся в черное.— Кто вы такая, синьора? — спросил Фортунато. — И с какой стати явились издеваться над нашей нищетой?— Напротив, я пришла помочь вам, избавить от голода вашу жену и от когтей попа вашу дочь. Войди, Вениамин, — прибавила она, несколько приотворив дверь. Показался лакей с большой корзиной в руках, он подошел к столу и начал методично вынимать из корзины: два больших хлеба, две жареные курицы, кусок ростбифа, две бутылки вина и множество других вещей, тщательно завернутых в белую бумагу.— Как! Неужели все это для нас? — спросила с удивлением Вероника.— Конечно, кушайте на доброе здоровье, а потом поговорим о деле, — мягко отвечала гостья.— Но вы просто Мадонна! — вскричала Вероника, принимаясь за жареных кур.— Я Мадонна? — отвечала гостья. — Ошибаетесь, вы перед собой видите простую еврейку.— Еврейку! — вскричала с ужасом Вероника, отскакивая от стола. — Дети, не прикасайтесь ни к чему этому, если вам дорого спасение души!Эта просьба уже несколько запоздала, потому что каждый из членов семьи распоряжался своей порцией. Фортунато, взяв за руку свою жену, сказал:— Полно вздор молоть, милая, кушай и благодари эту великодушную синьору.— Но, милый мой, — возразила Вероника, — мне запретил брать что-либо у евреев мой духовник…— Какой это духовник? Уж не благочестивый ли отец Гауденцио?— Да, отец Гауденцио.Фортунато злобно рассмеялся и вскричал:— Хорош духовник, нечего сказать! Пользуется нищетой бедных людей, ценою куска хлеба хочет купить невинность молодой девушки и запрещает прикасаться ко всему еврейскому! Выбрось эту чушь из головы и кушай!Во всякое другое время Вероника с ужасом отвергла бы слова мужа, с детства она привыкла, безусловно, повиноваться духовнику, но теперь, когда этот духовник осмелился посягнуть на честь любимой дочери, она не усомнилась в истине слов мужа и принялась за провизию, принесенную еврейкой. Фортунато, хотя и закусывал в Ватикане, тем не менее, присоединился ко всем. Удовлетворив голод, он пригласил еврейку следовать за собой в конец комнаты, где было нечто вроде ниши, и, усадив ее на скамье, спросил:— В чем дело, синьора?— Надо рискнуть своей шкурой и заработать двести червонцев, — отвечала еврейка.— Двести червонцев, конечно, сумма соблазнительная для нас, бедняков, — тихо произнес Фортунато, — но и шкура моя нужна семье, впрочем, посмотрим, говорите, в чем дело?— Ты, кажется, сторож в тюрьме Ватикана?— А, теперь я догадываюсь, — вскричал Фортунато, — речь идет об освобождении кого-нибудь из заключенных?— Ты угадал.— Вещь не совсем-то легкая, — возразил Фортунато, — каждый из нас, сторожей, хорошо знает, что с Сикстом шутить нельзя.— Однако несколько недель тому назад ты же способствовал бегству одного осужденного.— Положим, это было, но мы все остались в стороне; следствие не открыло нашего участия в бегстве преступника.— Ну, вот видишь, все зависит от того, как поставить дело.— Хорошо, если у судей не явится подозрения, а если оно явится? Восемью днями епитимьи не отделаешься, могут и вздернуть.— Зато много получишь, если не ты, то твоя семья, — сказала еврейка.— Кого же вы хотите освободить? — продолжал Фортунато, вынимая бумагу из бокового кармана. — Вот список моих арестованных.— Читай! — сказала еврейка.— Вот двое молодых людей из Велетри, осужденных на смерть за покушение на жизнь губернатора, соблазнившего их сестру. Против этих молодых людей, собственно, папа ничего не имеет; напротив, его святейшество сказал, что они поступили благородно, хотя и закон против них.— Нет, не они мне нужны, — отвечала еврейка.— В таком случае я не могу служить вам, все остальные заключенные находятся под наблюдением других сторожей.— Нет, Фортунато, есть преступники, за которыми смотришь именно ты.— А, заключенные по приговору инквизиции! — вскричал он. — Но их освободить немыслимо.— Ну, а если бы тебе предложили вместо двухсот червонцев тысячу, что бы ты сказал?— Что бы я сказал? — отвечал, видимо, колеблясь, Фортунато. — Я бы сказал, что тысяча червонцев для меня, бедного человека, есть такой капитал, о котором я и помыслить не смею, но к этому я бы прибавил, что ужасный Сикст велел бы на площади изломать все мои кости.— Я надеюсь, ты избегнешь этой опасности, по крайней мере, я со своей стороны употреблю все зависящие от меня меры, чтобы с тобой ничего подобного не случилось, — сказала еврейка. — И, во всяком случае, — прибавила она, — твоя семья будет вполне обеспечена, я ей дам две тысячи червонцев.— Две тысячи червонцев! — прошептал Фортунато, вытирая со лба холодный пот. — Капитал громадный, но он — цена моей крови.— По крайней мере, твоя прелестная Сесилия не достанется развратному попу, — тихо прибавила еврейка.— Правда! Когда же я получу деньги?— Сто червонцев получишь сейчас; остальная сумма тебе будет выдана в тот день, когда барон Гербольд выйдет из тюрьмы.— А, дело идет о бароне Гербольде; что же, он симпатичный юноша, впрочем, раз я решился пожертвовать жизнью, для меня безразлично, кого бы я ни освободил.— Напрасно ты думаешь, что я подвергну опасности твою жизнь, — говорила еврейка, — я тебе устрою бегство в Голландию, где когти Сикста тебя не достанут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89