Женщина закричала:
— Почему они спаслись? Почему только они?
Гул на площади становился все громче, казалось, что толпа смыкается вокруг двух несчастных юношей, окружая их. В этот момент из зала заседаний вышел один из старейшин, показывая, что он хочет говорить. Толпа умолкла.
— Спартанцы, — провозгласил старейшина. — Эти два юноши, которые проходят сейчас среди вас, — доблестные воины. Они доставили нам послание от царя Леонида. Они покинули Фермопилы по приказу царя.
Толпа расступилась снова, и два воина, едва держась на ногах, прошли по площади к Дому Бронзы. Рядом со столбом, который стал свидетелем кровавого конца царя Клеомена, стояла, мертвенно-бледная Исмена.
— Мама, — выдохнул Бритос.
Щит выпал из его рук, с шумом ударяясь о землю.
— Мама… с ним, говорила ты… или на нем.
Он упал на колени. Агиас едва удерживался на ногах, раскачивался из стороны в сторону, как кукла, висящая на гвозде. Бритос поднял лицо к матери, языком облизывая пересохшие и потрескавшиеся губы:
— Мама! Отец любил тебя до самого последнего вздоха.
Исмена опустилась на колени рядом с ним.
— Мама, я не хотел оставлять его… я не хотел оставлять его! — вскричал он надломленным голосом и закрыл лицо руками, рыдая.
***
Один из старейшин дал знак стражу, чтобы он вышел, и тот покинул помещение, закрывая за собой тяжелую железную дверь. Эфор прошел в центр зала.
— Благородные старейшины, — сказал он. — Царь Леонид и наши воины доблестно пали, защищая Грецию, и теперь афиняне не смогут отказать в предоставлении флота под командованием нашего флотоводца Еврибиада для защиты Пелопоннеса. Наш долг заключается в дальнейшем укреплении перешейка.
Прежде всего, мы должны отдать почести павшим воинам, и постараться, по возможности, получить их тела. Они не останутся без погребения! Далее мы должны провести назначение регента, потому что сын Леонида, юный Плистарх, еще недостаточно взрослый, чтобы занять трон. Поэтому Совет предлагает на этот пост Клеомброта, брата скончавшегося царя. Он, несомненно, согласится возложить на свои плечи ответственность тяжкого бремени регентства в такой опасный момент.
Мы также имеем сведения о человеке, который провел армию Великого царя к горному ущелью Анопея, обрекая наши войска на гибель в битве при Фермопилах.
Старец с длинной белой бородой поднялся со своего места.
— Царь Леонид в любом случае должен был погибнуть; всем нам известно, что его судьба была предрешена в тот самый момент, когда эта ассамблея постановила, что ни один человек не будет отозван из рядов обороны перешейка.
Первый оратор побледнел.
— Или, возможно, — продолжал старик отважно, — благородные старейшины и эфоры, вы желаете опровергнуть истинную причину, по которой царь Леонид был послан на смерть при Фермопилах?
Почтенные отцы, кое-кто думал, что эту минимальную цену нужно уплатить за то, чтобы принудить афинян привести свой флот для обороны перешейка. Никто не высказался против этой идеи, даже я сам, но сейчас я призываю вас всех к почтению памяти доблестных людей, которые добровольно и сознательно пожертвовали собой, и над которыми мы не имеет права лицемерно издеваться.
Предатель, конечно, провел солдат Великого царя к нашим защитникам, но не случись этого, единственное, что могло бы измениться, так только то, что агония, испытанная царем Леонидом и его людьми, продлилась бы еще на какое-то время.
Старец вернулся на свое место и накинул полу плаща на голову, отделяя себя от пренебрежительного молчания.
Эфор, снова заговорил после смущенной паузы:
— Благородный Архелай говорил, безусловно, под влиянием чувств, соответствующих настоящему моменту. Но нам всем известно, что наш долг — наказать предателя. Изменника зовут Эпиальт, сын Евридема, малийца. Начиная с настоящего момента, он не будет знать ни покоя, ни отдыха, пока не понесет заслуженное наказание за свой низкий и омерзительный поступок.
— А теперь, — продолжал оратор, — наступил тот момент, когда мы должны зачитать послание, которое царь Леонид, перед своей смертью, пожелал направить нам.
Он вскрыл кожаный свиток и медленно развернул его в тишине, установившейся в зале.
— Что? Лист пустой! — прошептал он, смертельно побледнев. — На нем ничего не написано вообще.
Бритос и Агиас надеялись, что их снова пригласят в город, потому что, хотя причина их безопасного возвращения и была обнародована, но тень подозрения осталась. На собраниях сиденья, находившиеся рядом с их местами, всегда оставались пустыми, а прежние друзья больше не разговаривали с ними.
Агиас перестал выходить из дома днем, чтобы избежать возможных встреч с кем-нибудь из знакомых. Все дни он проводил в постели, уставившись остекленевшими глазами в потолочные балки.
Он выходил только по ночам, и долго бродил по опустевшим улицам в темноте. Его разум слабел день за днем.
Любовь родителей, которые никогда не теряли веры в него, была не в счет. Отвергаемый городом, которому он всегда преданно служил, под гнетом позора, которым народ заклеймил его, он потерял всякий интерес и привязанность к жизни.
Однажды ночью он возвращался домой, пьяный и возбужденный. Дул знойный, удушливый ветер, поднимая столбы пыли на затихших улицах спящего города.
Он открыл дверь своего дома, и порыв ветра, ворвавшийся внутрь, задул пламя огня, горевшего перед образами богов. Перепуганный таким зловещим предзнаменованием, юноша вернулся на улицу, не решаясь входить в свой дом.
Он побрел к дому своего друга, живущего поблизости, чтобы попросить лампу и снова зажечь огонь, дабы родители, когда проснутся, не увидели, что он погас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118