- Вполне сократовский череп у человека. - Он что, башкирец? - спросила жена с чисто женской брезгливостью. Во всяком случае, он не русский, - заявила она с отвращением. - Вот он услышит и обидится, - сказал я, глядя в сторону кухни; за стеклянной дверью Вова уписывал бутерброд с ветчиной. - Я его ненавижу, - сказала жена. - Поменяй его на кого-нибудь другого... Я тебя заклинаю: поменяй. Она словно предчувствовала, что Вова в конечном счете отстрижет ей секатором голову. Я только руками развел. - Открой рот! - приказал сторож. Вова остановился и с готовностью открыл рот. - Покладистый, - одобрительно кивнул сторож. - Покладистый и смышленый. - Как ты определил? - спросил я и тоже заглянул мечтателю в рот. - Как определил? Очень просто определил. Видишь: он рот открыл. - Как ваше имя-отчество? - вежливо спросил я мечтателя. - Эх! - вздохнул мечтатель, словно жалуясь на тяготы жизни в мутнокрасном свете. Он был очаровательно плешив. - Ну, забыл человек, - заступился за него сторож. - Забыл, потом вспомнит. С кем не бывает? Забыл человек... - Эх! - снова вздохнул мечтатель. - Он, кажется, немногословен, - заметил я сторожу. - Разговорится, - пообещал тот. - Я его знаю. Он иногда такие речи толкает. О высоких материях. Диву даешься... Ну, шельма сторож! Он знал, на что меня купить! Ну, шельма... Я направился к выходу, широко, как матрос, расставляя ноги, чтобы не упасть от головокружения. Мы выбрались на свет божий. Тут выяснилась любопытнейшая подробность: остатки волос, усы и бородка у мечтателя оказались рыжими. Рыжий! Какое счастье! Мы стояли на пороге новой жизни. Я расписался в замусоленной школьной тетрадке и щедро расплатился со сторожем. - Чем его кормить? - озабоченно спросил я, словно я - мальчик, приобретший рыбку в зоомагазине. -Говном!-хохотнул сторож. Мы расстались друзьями. Знал ли я... но молчу! молчу! Я любил вас, люди. Был такой эпизод. Вова, радость моя, где ты? Все расхищено, Вова, все продано. Так Вова стал моим. Теперь, любезный мой читатель, я расскажу о том, как я стал его. Это случилось не сразу, не вдруг, а после длительной цветочной осады. Поначалу Вова был очень тихий: только шаркал тапочками и отъедался. Любил он выпить за завтраком бутылку кефира, творожка скушать, сидит скромно на нашей кухоньке и питается, потом пошаркает тапочками по комнате: пять шагов вперед, пять назад - и снова на кухоньку: то колбаску поклюет, то ветчиной полакомится. Когда ел, взгляд у него становился недобрый, кошачий, носам без разрешения ничего не брал, в холодильник не лазил. Сторож надул меня. Вова не разговорился. Был он великий молчальник и, кроме "эх", никаких слов не употреблял. Я не раз пытался n ним заговаривать, принимался расспрашивать, кто он и откуда родом, где и что преподавал - я сжился с мыслью, что он профессор, - я даже карту СССР перед ним расстилал, чтобы он показал мне свои родные места, но Вова бессмысленно водил пальцем по карте, тихо вздыхая и тихо мыча. Отчаявшись, я больше его не беспокоил, и он совершенно замкнулся в себе. Но что-то в нем, видать, зрело, какие-то мысли, мечты донимали его: он стонал по ночам, часто просыпался и, бывало, часами сидел в темноте на тахте, сузив и без того узкие щели глаз, подперев кулаком бороденку. - Ты чего не спишь? - высовывался я из второй смежной комнаты. - Эх! - мечтательно отвечал мне Вова. - Эх! Я мечтал проникнуть в его мечты. По вечерам, дабы уберечь Вову от бессонницы, мы гуляли с ним по заснеженным переулкам. Вова зорко посматривал на прохожих. Те почему-то пугались его, сторонились, а после оглядывались. Озадаченные, я бы даже сказал, охваченные паникой лица. В чем дело? Чем смущал Вова равнодушного вечернего горожанина? Я терялся в догадках. Шли недели. Все было по-прежнему: настороженная новенькая жена, тихий Вова да я - славный, в сущности, парень... Раз, воротившись домой, я застал такую сцену: Вова сидит на кухонном полу в большой луже молока и в окружении выброшенных из холодильника продуктов; сидит и жрет все попеременно: то сыра кусок откусит, то в банку с винегретом засунет руку, то вафлей захрустит, то к колбасе потянется, а на батон колбасы, гляжу, он брусничное варенье намазал. Сидит веселый, довольный жизнью. Я его отчитал - он нахмурился, лег на тахту и безо всяких признаков раскаянья быстро заснул. Моя жена разнервничалась. - Я так и знала, - говорила она сквозь слезы с каким-то мрачным злорадством. -Я так и знала! Я позвонил друзьям. Они огорчились. Они были возмущены. Они целовали меня по телефону и говорили; "Держись!" Они звали отведать пиццу "Я птицу променял на пиццу", - гудел дружеский голос. Я страшно смеялся. Через несколько дней Вова порвал книги. Он порвал добрую половину моей с любовью собранной библиотеки; клочки дорогих мне страниц засорили ванну и унитаз. Да что унитаз! Вся квартира была засыпана этим кощунственным конфетти. - Зачем ты это сделал? - заорал я в отчаяньи. -Эх! - горестно сказал Вова. Но я видел, что он счастлив, по глазам видел, по его наглым рыжим глазам. -Идиот... - застонал я. Он понимающе закивал своим дегенеративным черепом. - Если ты понимаешь, что ты идиот, - сказал я злобно, - то значит, ты не идиот, а отъявленный мерзавец. - Давай его свяжем, - предложила жена, которая была безутешна: Вова порвал всего Пруста. - Давай свяжем мерзавца! Вова испуганно заревел. - Давай его лучше убьем, - хладнокровным голосом предложил я. Вова заревел еще более испуганно. Жену тоже испугало мое предложение. Все трое были испуганы и не знали, как быть. Я объявил военное положение. Я установил строжайший надзор за Вовой. Он несколько присмирел, но не сдался; вредительствовал исподтишка.
1 2 3 4 5 6 7