так не бывает, быть беде. Но осознавать начинаешь не сразу, лишь когда заметишь, что сплошные везения выстраиваются в цепочку.
Утром, отправляясь на работу, я никогда не заглядываю в почтовый ящик. Раньше полудня почтальонша в наш подъезд не заходит. Сегодня же будто кто-то толкнул под локоть. В ящике была "Комсомолка", которую мы выписываем, и желтоватый прямоугольничек - перевод на сумму чуть меньшую, чем три моих месячных зарплаты в издательстве. Гадать, откуда свалились на меня деньги, не приходилось: я был уверен, что на почте фиолетовый штампик на обороте извещения сообщит мне чрезвычайно приятное: повесть, которую я чуть не год назад послал в толстый журнал, напечатана. Иначе, само собой, гонорар бы не выслали. Конечно, удостовериться в публикации я мог бы и раньше, попади мне журнал на глаза. Месяца четыре я захаживал в областную библиотеку - единственное место, где его можно было найти в прошлом году. Но с января деньги на библиотечную подписку сократили. А подписчики... Не поручусь, что в нашем городе есть хоть один чудак, не пожалевший денег на это недешевое, добротное, но и скучно-солидное издание. По крайней мере у обнищавших местных литераторов искать его не приходится, а с учеными гуманитариями я общался мало. Впрочем, с деньгами сейчас у них не лучше, как и у всей пресловутой прослойки, снискавшей нашей бывшей стране славу "самой читающей". Она бы, конечно, и сегодня читала не меньше, да удовольствие стало слишком дорогим.
Так что следить за журналом я не мог. И его напоминание о себе не могло не растрогать.
Да, прекрасная штука - неожиданно свалившийся на тебя гонорар! Но вдвойне приятней была и та случайность, что, вопреки заведенным в семье порядкам, почту вынул сегодня я, а не жена и не дочь. Никто, кроме журнальных моих благодетелей и меня самого, не знает о переводе - почтовики не в счет. И это означает, что минимум три-четыре недели я буду застрахован от каждодневных микроунижений, связанных с абсолютной пустотой в карманах. Что мне теперь какое-то пиво, хоть бы и баварское? Или чьи-то дни рождения, от коих я пугливо шарахаюсь вот уже второй год? Или... А, что и говорить!.. Я отвыкаю чего-либо хотеть. Вернее, желаний-то не убавилось, но возможности их исполнения давненько ушли в сферу ирреального. Даже мелочи, вроде нового галстука, обрели статус мечты недостижимой, как маниловский мостик через пруд.
Я был уверен, что на почте получить деньги до начала работы не успею. В издательство мне к десяти, и оставшихся сорока минут при постоянных очередях пенсионеров и квартироплательщиков мне, разумеется, не хватит. И все же ноги сами свернули за угол и привели меня к отделению связи. Там было прохладно и пусто. В том смысле, что почтовики, как и обычно, сидели за своими окошечками, но их никто не тревожил. Над вскрытым чревом кассового аппарата посапывал с отверткой в руке умелец в черном халате. На лавке, отрешенно глядя куда-то вниз перед собой, сидела очень одинокая старушка с квитанцией, зажатой в прозрачном кулачке. Ничто не помешало мне протянуть паспорт и мгновенно заполненный перевод кудрявой барышне, получить у нее пачку не самых крупных купюр и совсем уже бодрым шагом направиться к остановке, к которой - надо же!
- подчаливал полупустой автобус. Усаживаясь, я вспомнил, что, как это ни странно, на обороте корешочка с суммой не было ни штампа, ни вообще каких-либо следов отправителя денег. На радостях я даже не уточнил, из Москвы ли пришел гонорар или еще откуда - бумажку смял и выбросил в урну, дабы не попалась случайно на глаза домашним.
9
Со временем получалось так гладко, что, выйдя у Дома печати, я позволил себе тормознуть у книжного развала, мимо которого трижды в неделю проходил не взглянув. Агрессивное лакированное разноцветье обложек на лотках, похожее на длинные клумбы из бумажных цветов, выложенные сотрудниками погребальной конторы к юбилею своего начальника, меня, закоренелого книжника, раздражали.
Возможно, что среди вакханалии кровавых детективов и первобытно-любовных романов знаток и смог бы откопать нечто стоящее прочтения. Но я об них руки не марал и даже втайне гордился этим. Я брезглив и считаю, что ковыряться в венках над картонными гробиками, начиненными трупами, неинтеллигентно. Хотя, если честно, снобизм мой частично объяснялся и причинами вполне материального свойства... Но вот сегодня - ну и день! я почему-то взглянул. И ахнул от приятнейшей неожиданности: коричневый томик нагибинских "Дневников" умоляюще глянул на меня из-под полуголой блондинки, которую пытался удушить не поместившийся целиком на обложке скуластый амбал. И цена!.. Господи, да ведь для меня сегодняшнего, меня многоденежного это же совсем даром!.. Улыбка на моем лице была, видать, настолько лучезарна, что вахтер Ереваныч - а вообще-то он Юрий Иванович - изумленно вскинул седые кустики бровей и тоже осклабился во все свои... уж не знаю, сколько у него там железных зубов. А когда я, зажав обретенного наконец-то Нагибина под мышкой, поднялся на свой третий этаж, на площадке со мной столкнулся технический редактор Зяма Краснопольский, самый лысый человек Среднего и Нижнего Поволжья, как он не без гордости себя называл. И, пожалуй, имел на то право. Его длинный череп с далеко отквашенным, как у древнего египтянина на фресках, затылком был начисто лишен не только пушка, но и малейших точечных намеков на то, что волосы на этой сияющей золотом тыкве когда-либо были. А ведь Зяме не стукнуло еще и сорока! Чтоб добиться такого совершенства, начинать лысеть ему, наверно, пришлось класса с четвертого.
- Феличе, ты зря торопился, служака, - забормотал он, останавливаясь и пытаясь силой вытащить у меня из-под руки книжку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38