Но этого было мало. Нужна была большая партия товара и того и другого для задуманного им каравана в Дели.
После похищения прошло несколько дней, и Григорий пришел в себя. Раны зажили. Он привык к невзгодам — в Туркестане ему приходилось терпеть всякое.
— Шали и шафран! — повторил Григорий. — Господь Бог наш пресветлый дает мне что надобно!
Он покрепче прижал к плечу заветную котомку и повернулся к Нанди:
— Эй! Друг индейской! Пошли-ка туда, посмотрим, что там скупают да продают, может, и нам что перепадет!
Они быстро двинулись к центральной части Бори-Базара, энергично проталкиваясь через бурлящую людскую толпу.
Однако оставим пока Григория с его купеческими делами и вернемся немного назад и посмотрим, что происходило в доме Парвеза после того, как Дангу принес туда спасенного друга.
Домочадцы Парвеза окружили раненого Григория, выражая ему сочувствие, восхищаясь храбростью его спасителя. Ведь победить самого Бадмаша, наводившего страх на весь Кашмир, — большая удача и доблесть. После краткого рассказа Дангу и комментария Нанди Парвез проникся еще большим уважением к этим фаренги из Северной державы.
— Ты просто молодец! Ты как Гаруда, который спас от смерти Раму! — Он похлопал Дангу по руке.
Нанди радостно закивал. Теперь он просто боготворил русского юношу.
А Дарья? Если ТОГДА, на перевале Зоджи-Ла, Дангу привлекал ее физически, то ТЕПЕРЬ она увидела его благородство и мужество. Если в первые дни знакомства она относилась к нему с легким чувством превосходства, даже с некоторой долей иронии, наблюдая, как он коверкал слова, постигая русскую речь, или чего-то не знал, простого и обыденного из их жизни, а узнавая, удивлялся как ребенок, то теперь все было по-иному. Она осознала, что Дангу не просто полудикий юноша, пусть и красивый собой, но гордый и благородный потомок древнего русского рода, достойный носить имя своих предков.
Стоит ли говорить, что выбор Дарьи был сделан? Дангу встретил горячий взгляд, полный благодарности и восхищения и чего-то еще, чего он пока не мог понять, но смутно почувствовал. Как отрадно было ему услышать ее голос, похожий на нежное пение весенней птицы — прияки, несравнимый с голосами женщин-кангми — грубыми, больше похожими на лай лисиц или тявканье шакалов… Пока слуги помогали Григорию прийти в чувство, Парвез отдавал распоряжения. Нужно было устроить для фаренги праздничную трапезу. Для них это будет весьма кстати.
Когда Дангу вошел в комнату Григория, тот, уже вымытый и облаченный в чистый халат, лежал на чарпаи, а над его ранами хлопотала Дарья. Глядя на нее, Дангу вспомнил другую женщину, которая на укромной площадке под перевалом Зоджи-Ла так же склонялась над умиравшим Григо.
— Хорошо все будет, дядя Гриша! Поправим тебя, Пресвятая госпожа Владычица Богородица отставит всякую рану да язву смертоносную, — ласково нашептывала она, ловко перевязывая большой ожог на его руке. — Приидет к тебе здоровьичко, да и на Расею-матушку все вместе двинемся. Как-нибудь доберемся милостию Божьей! И Никитушка-спаситель всех хранить да оберегать нас будет! Вот! Вот он — тут! Господи благослови! — Она перекрестилась.
— Спасибо, детушки мои! Все будет так, Бог даст! — с благодарной улыбкой ответил тихим голосом Григорий.
Он уже в который раз давал себе клятву во что бы то ни стало вернуться домой вместе с Дарьей и Никитой…
Итак, волею судьбы-повелительницы Дангу и Дарья оказались во власти любви. Этому способствовало все — весна и юность, красота и благородство. Каждое утро под благовидным предлогом изучения русского языка они уединялись в благоухающем саду, и Григорий, окончательно поправившийся после пыток у Бадмаша, ласково улыбаясь, все понимая, благословлял их:
— Ступайте дети мои, да хранит вас Господь Бог!
Вместе с русским языком они изучали и постигали великий, всепобеждающий язык любви. Он был так прекрасен, в нем было столько неожиданного и волнующего, и постигался он так легко — ведь здесь распоряжалась сама Природа. Дарья потихоньку напевала чудесные русские песни, и Дангу слушал, весь трепеща, заглядывая в глаза, которые казались ему бездонными, как озеро. Он гладил ей руки и волосы и рассказывал о своей удивительной жизни с кангми, а она — о своей жизни на великой русской реке Волге, о своей семье, об отце и матери. Он со вздохом вспоминал о Лхобе и Вангди, Зуке и Ямсо, о жизни в пещере, задумывался о настоящих родителях.
Как-то раз он шутливо предложил Дарье изучать язык кангми. Она рассмеялась и некоторое время прилежно повторяла за ним странно звучавшие слова и фразы, стараясь их запомнить: «ту» — там, «гау» — амулет, «лга» — теперь, «бод-рха» — пусть так будет…
— Данг-чи-канг! — важно произнес Дангу и ткнул себя пальцем в грудь.
— Данг-чи-канг! — с улыбкой повторила Дарья. — Никита, Дангу. Сколько у тебя имен! Ты — как бог. — Она вздохнула и прижалась к его груди. — Как я люблю тебя, мой милый! — Она нежно поцеловала его.
Григорий между тем готовился организовать свое торговое дело. Он часто беседовал об этом с ювелиром, и тот дал ему много ценных советов. Парвезу и его домочадцам нравился этот добрый русский купец с открытой душой. Наконец настал день, когда Григорий вместе с Нанди отправился на Бори-Базар.
Россиянин подошел ко входу в маленькую палатку, пытаясь прочитать надпись на тряпке. Из палатки вылез Николас Кондрелл. Они молча уставились друг на друга. Англичанин несколько секунд как бы ощупывал глазами Григория, а потом, обернувшись, крикнул:
— Эй, Джон! Выйди-ка, тут, кажется, европеец объявился, черт меня побери! — И потом обратился к Григорию:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96