— Одна со Струве в такую ночь! Зачем? Говори скорей!
Черри рассказала причину, побудившую Элен пойти на это приключение; лицо слушателя ее исказилось и потемнело.
— Ах, Кид, я виновата в том, что отпустила ее! Я боюсь. Я боюсь.
— Гостиница «Солей» принадлежит самому Струве, а управляющий ее — мерзавец.
Бронко, с налитыми кровью глазами, с выражением загнанного дикого зверя взглянул на часы.
— Уже восемь часов. Десять миль — слишком поздно.
— Что с тобой? — спросила она, не понимая его странного поведения. — Ты сейчас говорил мне, что любишь меня одну, а теперь…
Он повернулся к ней:
— Она — моя сестра.
— Твоя сестра? Ах! Я, я рада! Но не стой ты, как деревянный, торопись! Проснись! Она в опасности!
Он овладел собою.
— Надевай пальто. Скорей! Возьми мою лошадку.
Она вместе с ним выбежала в бурю, как тогда с Роем, и говорила, пока он вскидывал седло на лошадь:
— Теперь я все понимаю. Ты слышал сплетни о ней и Гленистэре, но это вранье. Я лгала, хитрила и интриговала против нее, но теперь все это кончено. Надо думать, что и во мне есть хоть капля добрых чувств.
Он заговорил, сидя в седле:
— Больше, чем капля, Черри. Ты похожа на людей, с которыми я жил в молодости.
Она слабо улыбнулась, освещенная фонарем.
— Я хочу быть похожей на твою сестру, Кид, — сказала она.
Гленистэр и его друзья крались в темноте, избегая освещенной части города; ветер несся к морю из пустыни; дождь хлестал в лицо.
Путь их лежал к хижине, находившейся на западной окраине города. Там они остановились и прикрепили что-то под полями своих шляп.
Тут проходило узкое полотно железной дороги, пролегавшей через болотистую тундру и направлявшейся к горам и приискам. Ходил неуклюжий маленький паровоз, который тяжело кряхтел и двигался черепашьим шагом, таща две высоко груженные товарные платформы.
Шпалы были связаны продольными досками, положенными на болотистом грунте и местами выступавшими кверху, так что горбатый, короткий локомотив часто спотыкался, наклонялся и вопил, как пьяный. Ночью он, задыхаясь, кашляя и шипя, тащился в парк и там успокаивался до утра.
Машинисты и дорожные рабочие вставали и ложились рано; в этот вечер они уже ушли домой, когда их вызвали неожиданные гости.
Машинист открыл дверь и увидал то, что показалось его испуганным глазам настоящей пушкой Круппа, направленной на него человеком в клеенчатом плаще и с белой маской на лице. Револьвер уставился на него неподвижным и ужасающим круглым глазом; за циклопом этим стояло двое незнакомцев.
Кочегар встал с места, со стуком уронив на пол башмак, но как житель дальнего Запада, привычный к чрезвычайным обстоятельствам, немедленно подняв руки над головою, балансируя на одной ноге. Он отстегнул перед этим пояс, и теперь одежда его грозила вся упасть на пол; он конвульсивно хватался за нее одной рукой, продолжая держать другую руку кверху и подскакивать на одной ноге, изображая из себя таким образом еще неведомый семафор.
Другой человек, еще новичок на Севере, стал отступать к самой стене, согнувшись и прикрыв середину тела руками; он убедительно повторял:
— Не направляйте мне эту штуку в самый живот.
— Ха, ха! — неестественно громко засмеялся кочегар.
— Что, братцы, вздумали пошутить?
— Мы не шутим вовсе, — ответила передняя фигура. Дыхание ее вырывалось клубами пара из-под маски.
— Ну, как же не шутите? — настаивал кочегар. — Ведь у нас нет ничего такого, что стоило бы украсть.
— Одевайтесь и идите с нами. С вами ничего дурного не случится.
Машинист и кочегар послушались и были отведены к бездействующему локомотиву с приказанием развести пары в течение получаса. В случае неповиновения они должны были стремительно покинуть царство прикладной механики. В виде стимула к деятельности над ними поставили двух людей. Наконец локомотив стал неохотно вздыхать и клокотать.
Они видели в окружающем мраке и другие фигуры, молчаливо влезавшие на платформу за ними.
Когда манометр дошел до требуемой точки, поезд выкатился из-под навеса, и резкий свист локомотива на стрелке и у шлагбаума затерялся в шуме и грохоте бури.
Сленджак остался с ружьем в руках на локомотиве, а Дэкстри перелез назад к Гленистэру. Он нашел его в бодром настроении, несмотря на неудобство езды на открытой платформе. Гленистэр старался разжечь трубку под прикрытием пальто.
— Динамит с нами? — спросил старик.
— А как же. Хватило бы на целый броненосец.
Поезд выполз из лагеря и прошел мост через реку в полнейшей темноте; компаньоны сидели на ящиках и тихо разговаривали. До них долетал сдержанный говор людей, которые рисковали своим будущим, свободой и жизнью ради того, что считали справедливым.
— Мы боремся хорошо, — сказал Дэкстри, — будь что будет.
Рой ответил:
— Я бой уже выиграл.
— Как так?
— Для меня самая тяжелая борьба была не борьбой за прииски. Я победил самого себя.
— Ночь уж очень сырая для философских рассуждений. Пожалуй, они скиснут, как молоко в грозу. Попробуй нарядить эти свои бостонские фантазии в непромокаемую одежду и представь их мне на осмотр. Тогда, авось, разберусь.
— Я хочу сказать, что был дикарем до встречи с Элен Честер, а она в два месяца сделала из меня человека. Мне нравится свободная жизнь не меньше прежнего, но я понял, что человек имеет обязанности перед самим собою и перед другими людьми. Кроме того, я узнал, что правый путь обыкновенно самый тяжелый. О, да, я порядочно исправился.
— Вот как! Ты очень доволен собой? Однако выглядишь ты не особенно хорошо. А кроме того… разве это помогло тебе? Она все равно выйдет за это важное чучело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76