Они ведь настоящие помешанные.
Мозги Гленистэра лихорадочно работали.
— Вы этим только вызовете бунт, — сказал он.
— Ба! Пусть сунутся. Я справлюсь с ними.
Массивные челюсти капитана сжались.
— Весьма возможно. А что потом? Мы доберемся до Нома, санитарный инспектор узнает, что на пароходе есть подозрительные по оспе, и засадит всех в карантин на тридцать дней — восемьсот человек. Мы проведем все лето у Яичного Острова, а ваша компания будет платить за пароход по пяти тысяч в день. И это еще не все. Компании придется отвечать за вашу халатность, за то, что вы пустили больных на пароход.
— Халатность? — Старик заскрежетал зубами.
— Да. Так это называется. Вы разорите ваших хозяев, задержите пароход и сами потеряете место. Это факт.
Капитан Стивенс нервно вытер пот со лба.
— Халатность. Вам хорошо говорить, будьте вы прокляты! А вам известно, что я отвечу перед компанией своей головой, если не приму всех мер предосторожности? — Он на мгновение замолк, как бы размышляя. — Я сдам ее судовому врачу.
— Послушайте, — продолжал настаивать Гленистэр. — Мы прибудем в Ном через неделю; до того времени у нашей барышни не успеют показаться симптомы болезни, даже если она действительно заразилась оспой. А по-моему, есть тысяча шансов за то, что она не больна и не заболеет и впредь. Кроме нас троих, никто не знает, что она на пароходе; она останется в этой каюте, и это не менее целесообразно, чем изоляция в каком бы то ни было другом помещении. Мы таким образом избегнем паники. Вы спасете пароход и компанию, и никто ничего не узнает. Если же девушка заболеет, уже высадившись на берег, то она может отправиться в больницу, не подвергая опасности здоровье всех находящихся на пароходе. Идите, сэр, на свой мостик и забудьте о том, что вы заходили сюда. Мы все берем на себя — нам это не менее важно, чем вам, так как мы обязательно должны быть на Энвил Крике до оттепели, иначе «Мидас» будет потерян для нас. Если вы поднимете шум, то всех нас погубите.
Стивенс стоял, нерешительно хмуря брови; остальные с нетерпением ждали его ответа.
— Вам придется прятаться от стюарда, — сказал он наконец.
Девушка опустилась на табурет, и крупные слезы покатились по ее щекам. Глаза капитана смягчились, и голос его, когда он заговорил, положив ей руку на голову, звучал очень нежно.
— Не обижайтесь на мои слова, мисс. В наших краях по внешнему виду ничего не скажешь. Большинство хорошеньких женщин довольно недоброкачественны. Они меня не раз уже одурачивали, вот я и дал маху. Эти люди помогут вам; а я бессилен что-либо сделать. Когда вы доберетесь до Нома, то заставьте вашего возлюбленного жениться на вас, как только вы сойдете на берег. Вы забрались слишком далеко на север; тут не годится быть одной.
Он вышел в коридор и осторожно запер за собою дверь.
Глава III. ГЛЕНИСТЭР
… Все прошлое лето мы с Гленистэром копались в Энвил Крике и окончательно отвыкли от свежей пищи. Городские бездельники съедают всю зелень и все яйца, которые доставляются сюда на пароходах, так что нам ничего не достается, кроме приятных воспоминаний. Мы ничего не едим, кроме свиной грудинки и коричневых бобов; этой прелести у нас неограниченное количество.
Мы уже третий год мечтаем о свежей провизии.
Скандал. Ей богу, у меня прямо душа пропахла свининой.
А когда пришла пора уезжать с участка, мальчик схватил лихорадку. В порту стояло только одно китоловное судно, направлявшееся в Септил. Покупаю я билеты, и вдруг оказывается, что на пароходе ничего нет, кроме консервированной лососины, потому что он два года находился в плавании. Когда я добрался до Штатов после семнадцатидневной рыбной диеты, я был, можно сказать, до краев налит лососиной и включил ее в список наиболее ненавистных мне продуктов.
Уложил я мальчика в больницу, помчался в лучший ресторан в городе и приготовился закатить себе пир на весь мир. Пусть, говорю я себе, моя оргия останется в анналах истории, пусть туземцы вспоминают о ней с ужасом и восторгом. Во-первых, я потребовал на пять долларов свинины с бобами и огромную тарелку консервированной лососины. Когда лакей поставил передо мной всю эту гнусность, я смерил ее этаким презрительным взором и промолвил:
«Поставьте это на стол и смотрите внимательно, как надо есть настоящую пищу». И я взял меню и съел и выпил все, что там было, от содовой воды до шампанского. Расправившись с меню, я собрал все кости и объедки, навалил их на презираемые мною предметы питания, воткнул в них зубочистки и, нанесши им еще ряд тяжелых оскорблений, ушел из ресторана.
Дэкстри и девушка стояли у перил на корме и лениво болтали. Была вторая ночь плавания, и пароход лежал без движения среди льдин. Их окружало плоское застывшее море, которое странно мерцало в темных сумерках, сопутствовавших полуночи в этой широте. Пока было еще достаточно светло, они пробирались между льдинами по узким полоскам синей воды, и, когда эти полоски кончались, медленно качались на волнах, ожидая, пока они вновь появятся. Они то выходили в открытое море, то путались в лабиринте льдин до тех пор, пока сгустившиеся сумерки окончательно не преградили им путь.
Иногда пароход проплывал мимо стад моржей, удобно расположившихся на льдинах. Мокрые шкуры животных блестели под лучами солнца. Воздух был чист и прозрачен; там и сям виднелись дымки пароходов, с трудом пролагавших себе путь. Весенний флот уже стоял у ворот Золотого Севера.
Девушка истомилась в своем заточении, упросила старика выйти с ней погулять на палубу под защитой темноты; она навела его на разговор о былых похождениях его и Гленистэра, и он охотно рассказывал ей всевозможные истории.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76