— Говердэн показал рукой на тетрадь и опустился на скамейку у стола.
Ваня впервые услышал от своего хозяина столь откровенное высказывание о религии и попах, и так как слова Говердэна затронули в нем множество мыслей и чувств, не дававших ему покоя уже несколько дней, мальчик при случае решил откровенно поговорить с ним.
Последние дни Ваня почему-то все чаще и чаще вспоминал родных и Камчатку. И снова рядом с ними, неотрывно от них всплывал образ далекого русского бога.
«Сколько повидал я разных людей, обычаев и вер, сколько прошло передо мной и церквей, и кумирен, и пагод, и языческих капищ, и просто идолов — всего и не сосчитать и не упомнить, — подумал Ваня. — И люди — разные и языком, и цветом кожи, и одеждами, и многим другим — на глазах у меня поклонялись каждый своему богу. Так неужто богов столько же много, сколько я видел? А ведь видел я не весь свет. В других странах, на других островах и материках есть, наверное, еще и другие боги. А между тем люди, которые поклонялись богам, истинными почитали только своих, всех же других признавали ложными. Так где же истинный бог? Где он? Как служить ему? Как познать его?»
Когда Ваня спрашивал об этом Беньовского, тот либо отшучивался, либо отвечал: «Мал еще. Вырастешь — поймешь». Но сейчас Ваня чувствовал, что он уже не мальчик, а учителя не было рядом, и некого было спросить обо всем, что приходило в голову. Спросить же об этом Говердэна до сегодняшнего с ним разговора Ваня не решался.
Через несколько дней, поздним вечером, когда Говердэн, кончив писать, сидел на крылечке дома с трубкой в зубах, Ваня решился спросить лекаря обо всем, что не давало ему покоя в последние дни.
Говердэн, не отвечая на вопрос мальчика, сам спросил его:
— Скажи мне, Жан, когда и при каких обстоятельствах ты думаешь о боге?
Ваня ответил, что вспоминал он о боге, когда судно, на котором шли они с Камчатки, попадало в бурю и казалось, что гибель их неминуема. Вспоминал и тогда, когда кто-нибудь помирал или когда оставался один и начинал сильно тосковать по дому. Вспоминал, когда видел церкви и аббатов или монахов…
— Выходит, часто вспоминал ты бога, Жан, — ответил ему Говердэн. — А теперь подумай, что же все-таки заставляло тебя вспоминать небесного отца?
Последние два слова Говердэн произнес с отчетливой иронией, и, так как Ваня все еще молчал, Говердэн проговорил:
— Я сам отвечу тебе: ты вспоминал о нем, когда тебе было плохо, когда тебе было тоскливо и страшно. Сначала тебя обволакивала слабость, затем страх окутывал твой мозг, тоска проникала в сердце — здесь-то и являлся перед тобой бог и грозно спрашивал: «А не забыл ли ты меня, Жан?» Не так ли, мальчик?
«А ведь и правда, так оно и было, но откуда он все это знает?» — удивился Ваня.
А Говердэн, как и прежде, не ожидая ответа, продолжал:
— Всегда, когда человек испытывает страх, или тоску, или не знает, почему происходит что-либо, он вспоминает о боге. Просвещенные народы Европы и африканские карлики, высекающие огонь из камня, в этом недалеки друг от друга. Только первые понастроили пышные храмы, изукрашенные картинами и золотом, а вторые поклоняются луне и солнцу, ветру и скалам. Однако и те и другие суть идолопоклонники. Ибо что такое иконы и статуи в церквах? Разве Это не те же идолы? А молитвы аббатов разве чем-нибудь отличаются от заклинаний мадагаскарских колдунов — мпанандру?
— Так, значит, бога совсем нет? — спросил Ваня. — А кто же создал все это? — И мальчик повел рукою вокруг себя, указывая на дальний лес, и на дома в поселке, и на звездное небо над головой. — Кто?
Говердэн ответил:
— Не знаю. Но бог тут ни при чем. Нужно изучать природу. Ответ на твой вопрос скрыт в природе, там же скрыты ответы и на все другие вопросы. Но мы еще слишком мало знаем обо всем, что нас окружает. И как только чего-нибудь не понимаем, так сюда сразу же влезают попы со своими божественными бреднями и суевериями. А как только что-нибудь прояснится, так сразу же становятся видны ослиные уши церковников. Человек в делах природы должен верить своему разуму, а в делах человеческих — своему сердцу и своей чести. А для того чтобы понять как можно больше из того, что тебя окружает, ты должен учиться. Старый мудрый грек, по имени Солон, сказал однажды: «Учись, пока живешь, и не жди, что старость принесет с собой мудрость».
Ваня вернулся на Иль-де-Франс через два месяца после того, как попал в форт Дофин. Он нашел всех своих товарищей в добром здоровье и очень обрадовался, оказавшись наконец вместе с ними. Ване казалось, что после долгих странствий, ему удалось вернуться на родину: такими желанными и близкими предстали перед ним соотечественники, заброшенные судьбой под созвездие Южного Креста.
Жизнь в Порт-Луи, казалось, решила вознаградить беглецов за все перенесенные ими тяготы. И когда кто-нибудь из русских, вспоминая родину, вздыхал, то один из колонистов — Степан Новожилов, большой любитель поспать и поесть, — в ответ произносил полюбившуюся ему местную пословицу: «Сытый раб не думает о побеге», на что однажды Алексей Чулошников в сердцах возразил ему: «Такому лентяю, как ты, Степан, в этих местах чисто рай. Только знай: как вернется Морис Августович, тут твоей сладкой жизни и конец. Неизвестно, куда поведет он нас, неизвестно, что приключится с нами. И придется тебе для облегчения собственной участи привыкать к другой местной поговорке: „Плохо лодырю иметь большое горло“.
Беньовского ждали и в глубине души беспокоились: как-то повернется их жизнь после его возвращения.
Рассказы Вани об огромном острове, о неисчислимых опасностях, подстерегающих европейца на каждом шагу, многих заставили призадуматься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147